Что, если бы Константинополь не пал в 1453 году?
Допустим, осада провалилась: союз западных держав пришёл на помощь, османов отбросили, и Византия выжила. Но какой ценой?

Год 1465. Константинополь.

Город жив. Но какой? Башни укреплены флагами с лилиями, гербами генуэзцев и орлами Византии. По улицам ходят купцы с севера, монахи из Рима, и греки, не до конца понимающие, чью теперь веру исповедуют.
Император Андроник VIII, венчанный на трон с латинской короной, правит из дворца, куда больше похожего на римскую курию, чем на дворец Басилея.

Султан Мехмед, отступивший из-под стен Константинополя, выстроил новую столицу — Адрианополь превратилась в огнедышащий центр османской мести. Он не забыл. Он ждал.
А в Константинополе тайно собираются молодые монахи и студенты, мечтающие о возвращении греческой чистоты. "Латиняне принесли нам спасение", — говорят они. Но с каждым годом улицы города всё чаще слышат: "И предательство тоже".

Дневник Стефана Каллиграфа, Константинополь, 3 марта 1465 года

Сегодня утром в соборе Святой Софии звучала месса на латинском. Я всё ещё не привык к звучанию языка, в котором нет нашей мягкости, наших дышащих «е» и «у». Вчера настоятель сказал, что теперь мы «часть Великой Церкви». Слово «часть» будто гвоздь в сердце: разве мы не были целым?

Улица Месê полна чужаков. Франки торгуют оливками, итальянцы покупают дома в Галате, а дети играют в какие-то их морские игры, выкрикивая: «Алора!» и «Престо!»
Мой сосед, старик Николай, плюётся: «Лучше бы турки взяли город — хотя бы вера осталась бы наша». Я не согласен. Но промолчал.

Папский посланник говорил с императором. Я видел их на Форуме Константина. Говорили о строительстве новой школы для латинских грамматиков. А наши — пусть читают святых по пергаментам, которые вот-вот рассыплются.

Но самое странное: ночью я слышал песню. Тихую, старинную. Пели женщины, где-то за монастырём. По-гречески. Пели про свет, который уйдёт, если его не удержать. Я вышел — улица была пуста. И только Луна смотрела на меня, как будто тоже всё это помнила.

Дневник Стефана Каллиграфа, Константинополь, 21 марта 1465 года

Сегодня на рассвете ко мне постучали. Это был брат Алексий из монастыря Хора. Я не видел его с той зимы, когда мы вместе переписывали Житие святого Феодора. Он выглядел иначе — как человек, который давно не спит.

— Ты ещё помнишь, как писать невидимыми чернилами? — спросил он.
— Я... — начал я, но он уже прошёл в мастерскую. — Поторопись, времени нет.

Он разложил свиток. На нём была карта квартала Фанар. Красными точками отмечены дома латинян. А в центре — знак рыбы. Старая символика греков-христиан. Подпись: Η Φλόγα ζει. «Пламя живо».

— Что это? — спросил я.
— Началось. Мы возвращаем Константинополь. Не мечами — духом. Ты с нами?

Я молчал. Но рука уже сама тянулась к чернилам. Что-то внутри меня отзывалось. Как будто из тех глубин, где звучала вчерашняя песня.

Тем временем. Адрианополь.

Султан Мехмед наблюдает за картой. Его визирь докладывает:

— Греки недовольны. Латиняне ведут себя как хозяева. Император дрожит перед папой.
— Значит, скоро всё вернётся на круги своя, — тихо говорит султан. — Пусть они пожрут друг друга. А когда устанут — я приду за городом. И не будет ни греков, ни латинян. Только мой полумесяц над куполами.