Прислушайся к ночному сновиденью,
не пропусти упавшую звезду…
по улицам моим Невидимою Тенью
я за тобой пройду…
Ты посмотри (я так томлюсь в пустыне
вдали от милых мест…):
вода в Неве ещё осталась синей?
У Ангела из рук ещё не отнят крест?

Дом стоит близ Мойки, — вензеля в коронках
‎Скрасили балкон,
В доме роскошь — мрамор, — хоры на колонках, —
‎Расписной плафон.

Шумно было в доме: гости приезжали, —
‎Вечера, — балы…
Вдруг всё стало тихо, — даже перестали
‎Натирать полы.

Няня в кухне плачет, повар снял передник,
‎Перевязь — швейцар;
Заболел внезапно маленький наследник, —
‎Судороги, жар…

Вот перед киотом огонек лампадки…
‎И хозяйка-мать
Приложила ухо к пологу кроватки, —
‎Стонов не слыхать.

— «Боже мой! ужели?!. Кажется, что дышит…»
‎Но на этот раз
Мнимое дыханье только сердце слышит, —
‎Сын её погас.

— «Боже милосердый! Я ли не молилась
‎За родную кровь!
Я ли не любила! Чем же отплатилась
‎Мне моя любовь!

Боже! страшный Боже! Где ж твои щедроты,
‎Коли отнял ты
У отца надежду, у моей заботы
‎Лучшие мечты!..»

И от взрыва горя в ней иссякли слезы, —
‎Жалобы напев
Перешел в упреки, в дикие угрозы,
‎В богохульный гнев.

Вдруг остановилась, — дрогнула от страха,
‎Крестится, глядит:
Видит, — промелькнула белая рубаха, —
‎Что-то шелестит…

И мужик косматый, точно из берлоги
‎Вылез на простор,
Сел на табурете и босые ноги
‎Свесил на ковер.

И вздохнул, и молвил: «Ты уж за ребенка
‎Лучше помолись;
Это я, голубка, глупый мужичонка… —
‎На меня гневись…»

В ужасе хозяйка — жмурится, читает
‎«Да воскреснет Бог!»…
«Няня, няня! Люди! — Кто ты?» вопрошает,
‎«Как войти ты мог?!»

— «А сквозь щель, голубка, — ведь твое жилище
‎На моих костях, —
Новый дом твой давит старое кладбище, —
‎Наш отпетый прах.

Вызваны мы были при Петре Великом…
‎Как пришел указ, —
Взвыли наши бабы, и ребята криком
‎Проводили нас.

И, крестясь, мы вышли. С родиной проститься
‎Жалко было тож, —
Подрастали детки, да и колоситься
‎Начинала рожь…

За спиной-то пилы, топоры несли мы, —
‎Шел не я один…
К Петрову, голубка, под Москву пришли мы,
‎А сюда — в Ильин.

Истоптал я лапти… Началась работа,
‎Почали спешить, —
Лес валить дремучий, засыпать болота,
‎Сваи колотить… —

Годик был тяжелый. За Невою, в лето
‎Вырос городок!.. —
Прихватила осень, — я шубенку где-то
‎Заложил в шинок.

К зиме-то пригнали новых на подмогу;
‎А я слег в шалаш…
К утру, под рогожей, отморозил ногу,
‎Умер и — шабаш!

Вот, на этом самом месте и зарыли… —
‎Барыня, поверь, —
В те поры тут ночью только волки выли, —
‎То ли, что теперь!

Ге! теперь не то что… — миллион народу…
‎Стены выше гор…
Из подвальвой ямы выкачали воду, —
‎Дали мне простор…

Ты меня не бойся… — что я? — мужичонка!
‎Грязен, беден, сгнил…
Только вздох мой тяжкий твоего ребенка
‎Словно придушил…»

Он исчез, — хозяйку около кроватки
‎На полу нашли;
Появленье духа к нервной лихорадке,
‎К бреду отнесли.

Но с тех пор хозяйка в северной столице
‎Что-то не живет;
Вечно — то в деревне, то на юге, в Ницце…
‎Дом свой продает… —

И пустой стоит он, — только дождь стучится
‎В запертой подъезд,
Да в окошках темных по ночам слезится
‎Отраженье звезд.

Может посмотрим кинчик? Возьмем хорошего вина на вечер...

Крепость орешек

Поэтому вот вам два Петербургских состояния из окон Эрмитажа.