Кофе обостряет мои эмоции. Почти физически чувствую, как меняется восприятие и как чувства затапливают мозг. Даже музыка становится тактильной, проникает гирями в кожу.

Всё, что было внутри, умножается на два. За короткий миг, с одной стороны, я становлюсь себе более понятна, а, с другой стороны, на полной скорости влетаю лбом в неразрешённые вопросы.

Сейчас мозг орёт, как никогда. Говорят, что отличие драмы от трагедии заключается в отношении лирического героя к непереносимости происходящих событий.

Трагичность возникает, когда героя добивают непереносимые переживания. Он карабкается и проигрывает за недостатком света.

Драма — это балансирование между жизнью и смертью на грани невыносимости. Но в драме всегда присутствует тень надежды. Она и есть — то самое полупрозрачное острие, та самая точка опоры. И ты вывозишь. Иногда не своими силами.

Меня разрывает между двумя друзьями, которые имели неосторожность поссориться и затянули конфликт более, чем на год.

Меня разрывает от невозможности сказать нет человеку, потому что это большая ответственность. Предполагаю, что моя позиция может основательно разрушить чей-то мир. Не могу пойти навстречу и не могу отвернуться. Не могу согласиться на руины.

Это конфликт ценностей. Есть призвание, незыблемая сердечная тяга. И чужая песня. И страх.

Мне так надоело, что на меня смотрят люди с низкой самооценкой! С одной стороны, коробит само уничижительное отношение людей к себе. С другой стороны, раздражает, когда люди делают из меня какую-то святыню, недостижимый объект обожания и восхищения. Это же самая настоящая объективизация! А я — не объект, я — человек.

Это какое-то лицемерие — видеть сокровище в другом и не видеть его в себе.

Ещё разрывает от собственного бессилия.

Ободряет только фраза: "Да прославится Отец в Сыне."

Там, до этого кусочка, есть ещё парочка удивительных, крышесносных слов, которые звучат как обещания. Их произнёс тот, кто всегда Верен.

•••

Я горжусь, что научилась рычать громко и вслух. Этакий короткий, грудной выдох по-медвежьи. До этого более двадцати лет я просто занималась аутоагрессией.

Иногда полезно посмотреть на происходящее не с позиции индивидуального проживания, а чуть шире и дальше во времени. Это действует отрезвляюще.

Голова выныривает из мира, в котором надо встать в восемь утра, полюбезничать с попугаем и решить, как успеть всё на свете. Есть и другие вещи, которые имеют смысл. Есть вопросы, охватывающие большие расстояния, большие промежутки времени. И от смыслов становится страшно.

Выныривание началось с момента, когда Бог в церкви показал, как сильно он рад возвращению одного живого человека с войны. Честно говоря, я настолько заснула, что забыла про живое Божье неравнодушие.

Я плутала в собственных оценках ситуаций. А у Бога уже была своя чётко выраженная позиция.

Вспоминаю слова одного композитора: "Бог был жесток до того, как у него сыночек тут родился. Он уже больше не делает как с великим потопом, как с Содомом и Гоморрой. Это делаем мы сами".

Потоп — не спасает. Огненный дождь с неба — не спасает.

Со стороны Бога всё было сказано на кресте. К этому уже ничего нельзя добавить и ничего нельзя отнять.

Мир в конвульсиях. Каждый делает свой выбор. Не получится жить так, как будто смерти нет.

Написано, что "по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь". Спасётся тот, кто вытерпит до конца.

Здесь каждый выберет себе драму или трагедию и знаки препинания.