За окном до странности тёмно. Альма кидает переписку с Баюном. Как всегда много абстракций, эмоций, лжи, попыток давить на жалость, безысходности и одиночество. Самое тихое и незаметное всегда говорит о самом главном. Через пелену грубого голоса прорывается шорох жестяной баночки, сигаретный выдох и судорожный, дрожащий вдох. Поздним вечером на улице холодно. Я вспоминаю эти глаза. Тёмные. С недосягаемыми мыслями. В них живёт тлен. Посреди тлена плавает лодка. Могильщик ждёт свою добычу.
Зачем ковырять свои раны?
Альма по секрету кидает мне гифку, которая выражает всё, что она думает о предложении Баюна снова встречаться и ездить стопом. Три гота на фоне кирпичной стены синхронно крестятся.
Это вызывает слабую улыбку. Но меня уже колотит дрожь. Мне больно и страшно. Я хочу орать. Я пытаюсь вынуть тигельные щипцы из памяти. Я не хочу чувствовать себя виноватой.
В отчаянии я жалуюсь Альме на бездонный холод. Она в ответ извиняется и кидает чёрно-белый фильм, в котором герои говорят на французском. Надо же... Как в тему...
Следующие полтора часа я пытаюсь отогреться, просматривая драму «Хиросима, любовь моя» 1959 года, лёжа в двух кофтах под двумя одеялами. Постепенно душу начинает обнимать поэзия. Как обычно, в японской философии я вижу много символизма. Пожар соседствует с источником воды, бетон — с нежными, зелёными ростками, жизнь — со смертью.
Я отчаянно жду облегчения. Но неожиданно понимаю, что надвигается Надрыв. Внутренняя пружина выскакивает, шестерёнки закусывают друг друга, сердце наполняется скрежетом.
Чернота за шторами прозрачно втекает в комнату. Начинают меркнуть краски. Так бывает, когда к ярким цветным пятнам пытаешься добавить всего лишь каплю газовой сажи, и она начинает поглощать всё.
"Ты ничего не видела в Челябинске. Ничего."
Я бы казнила Баюна. Я бы накричала на него. Я бы побила его и покусала!
...И мне... так больно смотреть внутрь него.
Почему я не могу защитить свои границы? Почему не могу просто отказаться что-то читать? Почему позволяю себе вчувствоваться в боль? Я что, сумасшедшая? Нет... я просто позволяю себе немного играть роль сумасшедшей. Это пройдёт. Моя полночь, моя истерика.
Кто я? Просто клочок злости и бессилия в мешке из кожи?
Что мне сделать, чтобы о себе позаботиться? Единственное моё желание — это пережить грядущий рабочий день, добраться до дома и лечь спать, не думая ни о чём. Пожалуй, это даже слишком сложно.
Удивительно, что единственная живая вещь во мне — это мечты.
Странный вечер. Тёмный, страшный и холодный. Но ещё страннее то, что я благодарна Альме. Она как будто оставила маленького тёплого светлячка на краю разума. Да, было больно, но я увидела, что в моей душе есть дыра. И это хорошее знание, с которым можно работать.
Мне нужно во что бы то ни стало полюбить себя.
Somewhere in the Midnight of Summer — Alexander Ebert