Информация
  • На сайте: 362 дня
  • Создана: 1b27
  • Записи открыты: всем
  • В рейтинге: 6
  • Комментарии: 20
Последние изображения

"Возлюбленный, приди" - так может начинаться любовное письмо. Но жизненная ситуация Эммы Хаук, писавшей письма мужу, лишена какой-либо романтики.
7 февраля 1909 эта тридцатилетняя женщина, мать двух детей (2 и 4 года) в первый раз попадает в Гейдельбергскую психиатрическую клинику. Через месяц ее отпускают домой, где ее состояние быстро ухудшается. 15 мая ее отправляют в клинику во второй раз. Здесь она остается до 26 августа, когда ее признают неизлечимой и перенаправляют в больницу для неизлечимых больных в Вислох.
Почти 11 лет, остаток своей жизни, предстоит провести Эмме Хаук здесь, где в 1920 умирает.

Письма к мужу возникли во время ее второго пребывания в Гейдельбергской клинике, с мая по август 1909-ого года. История болезни Эммы сообщает, что пациентка постоянно спрашивала о муже и просила о том, чтобы ей дали ему написать. Очевидна попытка наладить связь с ее прежним миром, ее домом, но дальше тоски ничего не идет - она не спрашивает ни о пребывании ее писем - которые никогда не были отправлены - ни о встрече с мужем.

Но и сами письма не выглядят задуманными для переписки. Они состоят из единственного, постоянно повторяющегося словосочетания "Herzensschatzi komm" (дословно - "сердечко, вернись") или из сокращенного "komm, komm", "вернись, вернись". Вместо конкретного обращения - мольбы о помощи и чувство покинутости. Строки накладываются, наслаиваются друг на друга и занимают всю поверхность этих маленьких листочков, делая текст нечитаемым. Образуются столбцы из слов, которые передают бумаге графическую структуру, ритмическую вибрацию.
Ощущаются развитие, процесс их образования: надавливание на карандаш, написание первого "komm" - после которого уже не может быть никаких других слов, способных описать горе. Карандаш выводит по бумаге бесконечные "komm, komm, komm", и возникают конструкции, которые в конечном итоге отклоняются от первоначального намерения письма, обретают самостоятельность и теперь сами по себе - пока не кончится бумага.


Письмо Эммы Хаук (Emma Hauck) своему мужу из психиатрической больницы, 1909 год.
Повторяется одна фраза – "Возлюбленный, приди".

Из дневника Нины А – овой, вятской гимназистки, затем петроградской курсистки, затем поэтессы и скромной сотрудницы областной библиотеки

Среда, 10 марта 1910г

Лиза говорит, что «очень мило – знать и радоваться, а при сообщении делать удивленное лицо и сожалеть»… Я знаю, на что она намекает…
Когда она мне сказала, что тетя ей объявила, что не будет ее держать (на квартире), у меня было очень удивленное лицо. Удивилась я тому, что тетя ей так скоро об этом сказала…
Но, когда она (Лиза) это говорила, у нее было самое праздничное лицо, и мне стало обидно за тетю – ведь она ей ничего дурного не сделала!..
Но откуда Лиза знает, что я раньше ее знала об отказе? Сказать ей было совершенно некому… Одно только: мой дневник – там, на столе… Неужели?.. Скажу всё тете…

"Тайны русской души. Дневник гимназистки" Виктор Бердинских

На фото кадры из сериала "Тайны института благородных девиц"

Загадочная смерть Синди Джеймс

Синди Джеймс родилась 12 июня 1944 года, и была одной из шести детей в семье полковника ВВС и домохозяйки. После окончания средней школы девушка решила пойти в школу медсестёр.
Не прошло и полугода, как 19-летняя красотка влюбилась в 37-летнего преподавателя психологии, Роя Мейкписа. Мужчина, даже учитывая то, что он был женат, также влюбился в обворожительную блондинку, обладавшую модельной внешностью.
Из-за того, что Рой был женат, они несколько лет скрывали свои отношения, но уже к концу учёбы Синди переехала к своему будущему мужу, который к тому времени развёлся с супругой и жил один.
Несмотря на 20-летнюю разницу в возрасте они прекрасно ладили друг с другом. Окружающие считали их идеальной парой: они оба были очень добродушны, безумно любили медицину, и им нравилось помогать людям. Поэтому, в 1966 году, через 5 месяцев после того, как Синди окончила школу, пара решила узаконить свои отношения.
Вскоре после свадьбы Синди устроилась на работу в Центр для детей с поведенческими и эмоциональными проблемами. А её супруг в 1969 году стал деканом психиатрического факультета в Университете Британской Колумбии. Казалось, их жизнь была прекрасна.
Но, совершенно неожиданно для всех, весной 1981 года, после 12 лет брака, пара решила развесить. Общих детей у них не было, но стоит отметить, что они сохранили очень хорошие отношения даже после развода и в течение следующих 5 лет поводили много времени вместе. К примеру, ходили в театры, играли в бридж и даже ездили в совместный отпуск в 1982 и 1983 годах.
Но вернёмся в 1981 год. Однажды, поздним декабрьским вечером в доме, где теперь жила Синди, раздался телефонный звонок. Женщина подняла трубку, но из неё раздавался неясный шум, как от ненастроенного радио, и она повесила трубку. На следующий день звонок повторился.
Через какое-то время эти звонки начали происходить почти ежечасно. Если в начале ничего не было слышно, то через месяц-другой Синди смогла различить в трубке зловещий шёпот, напоминающий слова из какого-то фильма. Испугавшись, Синди сообщила об этом в полицию, но там от неё лишь отмахнулись.
Постепенно дело стало принимать неожиданный оборот. Однажды, ночью 1982 года, она услышала шаги на крыльце дома, а потом как кто-то разбил там лампочки. Потом преследователь перерезал телефонный провод, и женщина даже не смогла позвонить в полицию.
Однако, это было только самым началом кошмара. Синди начала получать письма с угрозами. В одну из ночей ей даже подбросили под дверь мёртвую кошку. "Это было ужасно. Я не раз находила у дверей Синди записки с угрозами. Кто-то вырезал из газет буквы и ужасные картинки… Он угрожал ей смертью. После того, как ей подбросили кошку, этот психопат ​​оставил записку: "Ты будешь следующей" - рассказывала лучшая подруга медсестры, Агнес. Синди была в ужасе. Она впала в депрессию и замкнулась в себе. Она не хотела говорить об этих случаях, хотя всё становилось только хуже.
Что до полицейских, то поначалу они пытались анализировать все эти сообщения. Прослушивали телефон, какое-то время наблюдали за домом и пытались найти отпечатки, но преступник не оставлял никаких следов. Позднее органы правопорядка, похоже, решили, что женщина всё это выдумывает, и поэтому практически перестали реагировать на её жалобы. Тем не менее, Синди продолжала обращаться в полицию, всякий раз говоря, что опасается за свою жизнь. Она рассказывала о разбитых окнах, поломанном заборе и мелких кражах с её участка. Один раз, по её словам, злоумышленник даже пробрался в дом, пока она спала, и разрезал одеяло. Когда она проснулась, он тут же выскочил в окно.
Частые контакты Синди с полицией привели к тому, что женщина сблизилась с офицером Пэтом Макбрайдомом, и, в середине 1982, года между ними вспыхнул роман. Поскольку записки, оставленные на пороге дома, становились все более зловещими, Пэт на некоторое время переехал к ней, чтобы защитить Синди в случае нападения и присматривать за домом.
В июне 1982 года полицейский рассказал своим коллегам, что в глухом переулке, между домами своей возлюбленной и её соседки, он как-то раз столкнулся с бывшим мужем Синди. Причём у Мейкписа при себе было два пистолета.
На вопрос Макбрайдома о том, что он здесь делает, Рой ответил, что "патрулировал территорию в целях безопасности своей жены". Это выглядело правдоподобно, так как Синди всё ещё продолжала с ним общаться и, конечно же, рассказывала о преследователе.
Бывшего супруга Синди неоднократно допрашивали в полиции, но он всегда отрицал свою причастность к странным преследованиям. Вскоре стало очевидно, что он действительно не мог напрямую преследовать женщину, так как большую часть времени проводил в университете или в командировках. Безусловно, существовала возможность того, что он мог кого-то нанять, но никаких доказательств этому так и не нашлось.
Кстати, примерно в 1983 году, Рой Мейкпис стал замечать за своей бывшей женой "ухудшение психического состояния" и регулярно рассказывал об этом общим друзьям. По его мнению, у Синди развилось диссоциативное расстройство, и ей нужно было срочно обратиться за лечением. Странно, но больше никто из знакомых женщины не считал, что у Синди имеются проблемы с психикой. Многим даже казалось, что её бывший муж умышленно портит репутацию медсестре.
Интересно, что в 1984 году он расскажет полиции о том, что когда они были наедине, Синди напала на него и расцарапала ему лицо. Он даже зафиксировал эти "побои" в больнице. После этого Рой демонстративно перестал общаться с бывшей супругой, говоря всем, что "боится этой сумасшедшей". Сама Синди долго не могла поверить в то, что преследователем может быть её бывший муж, но, секретничая с подругой, говорила, что не исключает ничего, так как у Роя "есть свои скелеты в шкафу".
Однажды вечером лучшая подруга Синди, Агнес, пришла к ней в гости, но на её стук никто не откликнулся. Она думала, что Синди принимает ванну, поэтому воспользовалась своим ключом (дубликаты были у Агнес и Пэта) и вошла в дом, чтобы убедиться всё ли в порядке. Странно, но Агнес не нашла свою подругу в доме. Тогда внимание женщины привлекла распахнутая дверь гаража. Синди обнаружилась внутри, она в полуобморочном состоянии стояла, прислонившись к стене, и стонала, а вокруг её шеи был обмотан нейлоновый чулок. Когда Агнес привела подругу в чувства, женщина рассказала, что хотела пойти в гараж, чтобы взять коробку с вещами, но кто-то подкрался к ней сзади и попытался задушить. Единственное, что она успела заметить, когда падала - это белые кроссовки. Вероятно, её жизнь спас неожиданный визит подруги (она пришла без предупреждения) - это спугнуло преступника. Но странно, что Агнес не услышала, как нападавший убегал, хотя тот мог скрыться, пока она осматривала дом. После этого жуткого происшествия Синди всерьёз заволновалась и наняла частного сыщика, Оззи Кабана, который был бывшим полицейским. Он помог женщине сменить фамилию (с Мейкпис на Джеймс), машину, а также дом. Тем временем, полиция продолжала своё неспешное расследование и даже несколько раз допросила Синди, но без какого-либо энтузиазма.
Примерно на этом этапе, многим полицейским эта история стала казаться очень подозрительной. Детективов не покидало ощущение, что Синди не договаривает всей правды. Если годом ранее она рвалась рассказать все детали и подробности, то сейчас отвечала уклончиво и утаивала факты. Хотя позже её мать расскажет, что в одной из записок преследователь велел ей "меньше общаться с полицией, иначе пострадают близкие", так что она могла всего лишь защищать свою семью. Увы, но новое место жительства женщины преследователь раскрыл уже через пару недель и продолжил отправлять Синди записки. Чтобы женщина чувствовала себя в безопасности, Оззи Кабана дал своей подопечной так называемую "тревожную кнопку", которая представляла из себя рацию, отправляющую сигнал на его приёмник.
Посреди ночи 30 января 1984 года детектив услышал странные звуки, исходящие из его приёмника. Оззи тут же бросился к дому женщины. Добравшись до него, сыщик нашёл Синди, лежащую на полу без сознания. На её шее был вновь затянут чёрный чулок, а в окровавленной руке лежала записка: "Теперь ты должна умереть, с...".
Женщину доставили в больницу. Анализы Синди показали, что в ее крови содержится большое количество наркотика, который, вероятно, ввёл преступник. Личность нападавшего, как и прежде, установить не удалось. Полиция даже не нашла следов проникновения в дом. Позже допросили её бывшего мужа, но он в момент нападения находился в другой стране.
Когда Синди выписали из больницы, полицейские сделали все возможное, чтобы обеспечить её безопасность. Рядом с домом женщины днём ​​и ночью дежурила полицейская машина. Всё это время было относительно тихо, если не считать периодических звонков с молчанием в трубке. Технологии слежения того времени не позволяли установить источник, но, судя по всему, звонки исходили из другого города. Но стоило полиции снять наблюдение с дома, как произошло ещё одно нападение. 11 декабря 1985 года Синди очнулась в канаве в 10 километрах от своего дома. На ней была домашняя одежда, мужской ботинок и рабочая перчатка. Женщина очень замёрзла, кроме того, всё её тело болело, ведь на нем имелось множество мелких ран и синяков. На шее был уже знакомый чёрный чулок, а на руке красная точка. И в этот раз Синди вообще ничего не помнила. После этого Агнес и её муж, Том, решили переехать к Синди, чтобы приглядывать за ней. Однажды ночью Тома разбудил шум и запах гари. Как оказалось, загорелся подвал. Первым делом Том потушил огонь, а потом, желая отдышаться от дыма, вышел на улицу. Там он увидел человека, стоящего прямо напротив дома Синди, в его руках был какой-то предмет, похожий на бутылку. Он окликнул его, но тот сразу убежал. Любопытно, что когда полиция осмотрела дом, она предположила, что поджог совершила именно Синди. Это было связано с тем, что на момент возгорания дом, по всей видимости, был заперт, а на окнах не было обнаружено ни одного отпечатка пальцев или других следов, которые могли свидетельствовать о том, что злоумышленник проник в дом. Полагая, что Синди склонна к суициду, её направили в психиатрическую больницу, где она провела 9 недель. Врачи долго исследовали её психическое здоровье, но не нашли у неё никаких отклонений.
Как только она вышла из больницы и вернулась домой, то обнаружила, что на автоответчике её телефона появилось новое сообщение. Хриплым голосом было сказано: "Синди, мёртвое мясо, скоро…" Через несколько дней, 26 октября 1988 года, произошло очередное нападение. Синди Джеймс была найдена в своей машине, припаркованной на подъездной дорожке её дома. Она была без сознания, из одежды на ней были только рубашка и повязанный на шее чёрный чулок. Интересно, что её руки и ноги были связаны, а рот заклеен клейкой лентой. Уже в больнице женщина рассказала, что на неё напали, когда она села в машину (злоумышленник прятался на заднем сидении).
К весне 1989 года Синди немного приободрилась и даже стала выглядеть счастливой. Ведь уже прошло полгода, как на неё никто не нападал, не звонил и не присылал записок. Она впервые за долгое время почувствовала себя в безопасности. Но, увы, это было затишьем перед бурей...
25 мая 1989 года, через 6 лет и 7 месяцев после первого звонка с угрозами, 45-летняя Синди вдруг исчезла. Поиски женщины начались утром следующего дня. Удалось установить, что в день исчезновения она получила зарплату, а затем пошла к парикмахеру, который сделал ей прекрасную причёску. После этого Синди заглянула в магазин, где купила продукты и подарок на день рождения сына подруги. С этого момента след женщины терялся. Позже её автомобиль был найден на одной из стоянок города (в 5 километрах от дома Синди). На заднем сидении лежал завернутый подарок и недавно купленные продукты, а на полу - кошелёк. Эксперты нашли на двери её машины следы крови, ставшие мрачным предзнаменованием.
Женщину обнаружили лишь через две недели, 8 июня 1989 года. Она лежала во дворе заброшенного дома. На её голове был мешок, а на шее был затянут уже знакомый чёрный чулок. Помимо этого, её ноги и руки были связаны (причём последние - за спиной), а всё тело покрывали синяки. Хотя все обстоятельства указывали на то, что Синди была жестоко убита, отчёт судмедэксперта гласил, что она умерла от передозировки наркотиками и седативными препаратами. На этом основании полиция предположила, что женщина покончила жизнь самоубийством, и даже не стала расследовать версию с убийством.
Что касается версий, то, в основном, их две - либо это самоубийство, либо убийство. В пользу первого говорит то, что она как медсестра имела доступ к наркотическим препаратам, хотя её ни разу не уличали в их краже. Самым необъяснимым было то, что за всё время преследований не было найдено никаких следов злоумышленника - это выглядело слишком странно.
Предметом наибольших споров среди людей, пытавшихся раскрыть убийство женщины, стали связанные руки Синди. Как показали эксперименты энтузиастов, связать себя сзади самому весьма сложно, но, всё-таки, возможно. Хотя для этого потребуются многие часы практики. Некоторые предполагают, что Синди могла страдать редким психическим расстройством, вроде "множественной личности". Обычно, подобный диагноз действительно очень сложно выявить, поэтому вариант, когда самоубийство совершила альтернативная личность, исключать нельзя.
Версия о том, что она всего лишь хотела привлечь к себе внимание, никогда всерьёз не рассматривалась, так как женщина не получила бы от этого никакой выгоды. А, следовательно, вряд ли могла делать это намеренно. Убийство же выглядело весьма правдоподобно. В первую очередь из-за того, что коллеги, друзья и родственники Синди никогда не замечали у неё желания расстаться с жизнью. Помимо этого, как показали обследования врачей, женщина была вполне здорова и не имела психических отклонений. Во-вторых, каким бы неуловимым преследователь ни был, однажды, он всё таки попался на глаза свидетелю - сразу после поджога в 1985-м. А может быть даже дважды, когда Пэт наткнулся на Роя, наблюдавшего за домом бывшей жены.
Кто мог быть убийцей? Самый вероятный подозреваемый - Рой Мейкпис, который первым начал пускать слухи о наличии у бывшей жены проблем с психикой, хотя таковых, как оказалось, не было. Но вся нестыковка заключается в том, что он не смог бы проделывать всё это лично, так как слишком часто ездил в командировки (выступал с лекциями). Он кого-то нанял? Возможно, но это довольно рискованно.

«Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел...», - писал Пушкин в романе «Евгений Онегин». А Грибоедов вторил ему: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете...».

В этих стихотворных фразах известных поэтов «блажен» означает «счастлив». Однако блаженными называли не только людей счастливых, но и чудаковатых - со странностями. Другими словами - юродивых, совершавших безумные поступки, порой - просто самоубийственные. Но им прощалось всё. Например, псковский юродивый Николай Салос однажды предложил самому Ивану Грозному (да ещё и в пост) кусок сырого мяса, заявив, что для кровожадного царя - это самая подходящая пища. Грозный, что характерно, дерзкого обличителя на казнь не отправил, а простил - и его, и весь Псков, который намеревался по примеру Новгорода подвергнуть жестокому погрому. Другой юродивый, Миколка Свят, обругал царя бранными словами и предрёк ему смерть от молнии, на что царь только попросил его молиться, чтобы Господь избавил его от такой участи.

Кстати говоря, именно в эпоху Ивана Грозного юродивые пережили пик популярности и пользовались особым почитанием. Царь никогда не обижал «божьих людей», как их называли, и они стекались в Москву со всех концов страны. К тому же в столице можно было найти гораздо больше благодарных слушателей и зрителей, которые для юродивых были особенно важны, а заодно и тех, кто делился с ними куском хлеба или пускал холодной зимой переночевать в сарай.

Русская Православная церковь причислила к лику святых более тридцати юродивых. Самый известный московский юродивый, конечно, Василий Блаженный или Нагой. Он был не первым, тем более не единственным и уж точно не самым сильным провидцем в российской столице. Но, поскольку москвичи – все, от простых людей до Грозного царя – любили и почитали его больше всех прочих, Василий оставил в своей тени других «божьих людей». Можно вспомнить о Максиме Блаженном, первом московском юродивом и чудотворце, о котором известно очень мало - лишь дата смерти да несколько обрывков его речей о татарских набегах.

Совсем безымянным остался в памяти народа московский юродивый, предсказавший беременной княгине Елене Глинской, что в день рождения её сына разразится над Москвой страшная гроза и таковым же будет царствование очередного Великого князя Московского. Так по сути и вышло: во время сильнейшей грозы, под раскаты грома родился Иван IV Васильевич.

Почти в одно время с Василием Блаженным круглый год ходил по Москве полуголым, с тяжёлым медным крестом на груди, веригами (цепями с кандалами весом в два с половиной пуда), медными кольцами на пальцах и в железном колпаке знаменитый юродивый Иоанн Большой Колпак, выходец из вологодских краёв. А запомнился он, кроме своего внешнего вида, тем, что публично при всём народе обличал во всех грехах Бориса Годунова, когда тот ещё не был царём и предсказывал его нелёгкую судьбу. «Умная голова, разбирай Божии дела; Бог долго ждёт, да больно бьёт» - эта его присказка дошла до наших дней.

Но самым любимым и почитаемым московским юродивым был, конечно, Василий Блаженный. Судя по возрасту, указанному в его житиях, он родился в конце 1469 года в подмосковном селе Елохове. Как говорили, он был вымоленным ребёнком: родители, благочестивые крестьяне Иаков и Анна, долго не имели детей и только после усердных молитв у них появился сын. Когда мальчик подрос, его отдали в подмастерья к сапожнику в Москву, где он и начал вести себя странно. Однажды к его хозяину пришёл богатый хлеботорговец, попросивший сделать ему сапоги попрочнее, на несколько лет вперёд. Услышав это, Василий засмеялся, а потом… заплакал. Когда его спросили о том, что случилось, отрок ответил: «Удивился я и опечалился, потому что он ни разу не наденет тех сапог, ибо завтра умрёт». Так и случилось.

В 16 лет Василий покинул мастерскую и начал бродить по Москве, да так и бродил всю оставшуюся жизнь, терпя многочисленные лишения. Отсутствие крыши над головой, а порой и одежды (лишь железные цепи для «смирения плоти»), возможности нормально питаться и спать в тепле, а ещё отрицание всех мирских благ, авторитета властей и общественной морали - вот то, что отличало всех юродивых от обычных людей.

«Пискаревский летописец» сообщает, что иногда Василий Блаженный жил на Кулишках у богатой вдовы Стефаниды Юрловой. По другому источнику, он и умер там: видимо, в последние годы (а было ему не менее 80 лет) ослабел и не мог уже бродяжничать. Однако, слава Блаженного к тому времени была так велика, что многие москвичи охотно предоставили бы ему и стол, и дом. Его уважали, к нему прислушивались, относились со страхом и трепетом, считая, что его устами говорит сам Господь.

Славу Блаженного умножало то, что и зимой, и летом этот юродивый ходил совершенно голым – таким его и изображают на иконах, часто добавляя тяжёлые цепи-вериги. За наготу его и ругали, и поднимали на смех. А однажды смеявшиеся над ним торговки с Охотного ряда внезапно ослепли, и прозрела только та из них, которая раскаялась, что только укрепило суеверное почтение к нему. И всё равно Блаженного побили смертным боем, когда он расколотил камнем образ Божией Матери на Всехсвятских (Варварских) воротах Китай-города, приговаривая: «Тут сам чёрт сидит». Но могли даже и убить – икона считалась чудотворной, однако, послушав просьбу Василия, с неё соскребли верхний слой краски и обнаружили под ним «дьявольский лик». Блаженный поведал людям, что нечистый сам явился к мастеру-иконописцу и за большие деньги убедил его написать под ликом Пречистой Девы своё изображение, чтобы вынудить христиан поклоняться ему.

С годами слава Василия росла, став, можно сказать, международной. О нём писал приезжавший с посольством в Москву англичанин Джильс Флетчер: «Он творил здесь много чудес, за что ему делали обильные приношения не только простолюдины, но и знатное дворянство, и даже сам царь и царица».

Жизнь Василия протекала в основном на Красной площади и вокруг неё. Часто он посещал Кремль – ни один часовой не посмел бы его задержать – и бывал на богослужениях в Успенском соборе. Наверняка, московские государи, его современники, обращали внимание на этого голого нечёсанного человека.

О его общении с великим князем Иваном III сведений не сохранилось, а вот с его сыном Василием III юродивый вступил в спор, во всеуслышание осуждая его развод с бездетной Соломонией Сабуровой и женитьбу в 1526 году на Елене Глинской. Узнав об этом, государь «разгневахся зело», вызвал к себе Блаженного и «обличаше его» – но, заметим, не казнил и не бросил в темницу. Его молодая жена, которая тоже никак не могла родить наследника, повела себя мудрее: пришла к Блаженному со смиренной просьбой. На что он сказал царице (по версии жития XIX века): «Будет твой сын умом крепок да нравом крут. Какова погода при его рождении случится, таково и царствие его будет».

Иван, впоследствии прозванный Грозным, родился, как известно, во время сильной грозы. В тот год, когда его торжественно венчали на царство, юродивый молился перед Воздвиженской церковью в монастыре на Остроге и предрекал беду («и слезяше, и в перси себя бияше, и восклицаше»). На следующий день после его молитв в Москве вспыхнул страшный пожар, распространившийся именно от этой церкви и уничтоживший чуть ли не весь город. Разнёсся слух, что зажгла его слывшая колдуньей бабка царя, Анна Глинская: будто бы она в образе сороки разносила огонь из дома в дом, а Василий, обернувшись соколом, её преследовал.

Вскоре после этого Блаженного впервые пригласили в царский дворец на пир, где он после каждого тоста выплёскивал чашу с вином за окно. Разгневанный таким неуважением, молодой царь Иван спросил, в чём же дело, и Блаженный ответил ему: «Излиянием сего пития я гашу огонь, которым в сей час объят уже весь Новгород, и тушу пожар сим». Вскоре после этого гонцы принесли известие о большом пожаре, действительно случившемся в Новгороде. А потушить его помог некий человек странного вида, который ходил нагим по улицам и кропил горящие дома. Увидев Василия Блаженного, гонцы узнали в нём этого человека.

С Новгородом Блаженного связывает и другое предание: когда Иван Грозный зверствовал там со своими опричниками, внезапно явившийся ему Василий позвал его в «убогий вертеп» и дал «скляницу крови и кусок сырого мяса», заявив, что это кровь и плоть невинно убиенных. В этой истории юродивый, умерший задолго до Новгородского погрома, явно спутан с его псковским «коллегой» Николаем Салосом.

Не внушают доверия и другие поздние рассказы о встречах Василия с царём, явно выдуманные. Например, о том, что на заданный юродивому вопрос, от чего Иван умрёт: «от стрелы калёной, от меча булатного либо от злодейства людского?», Василий якобы ответил: «Умрёшь ты, государь, от яда смертельного, а поднесёт его тебе в кубке самый близкий твой слуга» (намекая то ли на Бориса Годунова, то ли на Богдана Бельского).

Сам Блаженный такие намёки вряд ли делал, поскольку был далёк от придворных интриг. Но обличал, по свидетельству современников, царя и за жестокость, и за притворное благочестие. Однажды на литургии в Успенском соборе юродивый спрятался в угол, и Грозный, не увидев его на привычном месте, после спросил, почему тот не был на службе? «Я-то был, – ответил Василий, – а вот ты телом был в храме, а мыслями возводил себе дворец на Воробьёвых горах». Дворец этот Иван действительно хотел построить (но так и не построил) для своей молодой жены Анастасии Романовны и первого царевича, Дмитрия. Как известно, царевич умер во младенчестве, а Анастасию отравили.

Вскоре царь узнал, что Василий Блаженный болен, навещал его вместе с царицей, а во время похорон сам нёс его гроб вместе с боярами. По легенде, на погребении Блаженного у Троицкой церкви, что на Рву, присутствовал и его давний соперник – тот самый юродивый, Иоанн Большой Колпак. Подражавший и завидовавший Василию, он теперь горько оплакивал его смерть и просил похоронить себя рядом с ним.

В 1555 году в честь взятия Казани на Красной площади начали возводить грандиозный собор Покрова Пресвятой Богородицы, позже ставший известным на весь мир как храм Василия Блаженного. Девять его приделов поглотили маленькую Троицкую церковь, и могилу юродивого пришлось перенести к стенам нового собора.

Здесь в день кончины Блаженного стали собираться его поклонники, молиться об исцелении. А вскоре пошли слухи о чудесных исцелениях на его могиле, к которой потянулись страждущие со всей Руси. Говорили, что особенно охотно Василий исцелял от «расслабления» (паралича), бесплодия, хромоты и слепоты. Правда, некоторые чудеса были, по словам всё того же Флетчера, подстроены монахами: по крайней мере, один такой мнимый хромой был уличён в обмане и сослан в дальнюю обитель.

Но такие случаи не влияли на популярность Блаженного, и в 1588 году по настоянию богомольного царя Фёдора Иоанновича он был причислен к лику святых. Над могилой его возвели церковь, ставшую новым, десятым приделом собора, а над мощами - соорудили серебряную раку, украшенную драгоценными камнями. Не отставала от мужа и царица Ирина Годунова, сестра будущего царя Бориса. На следующий год после прославления Василия Блаженного в царицыной золотошвейной мастерской по её распоряжению изготовили покров на раку святого. Эта поистине ювелирная работа была выполнена златошвеями, которые пришили на покров 5311 зёрен мелкого речного жемчуга.

Не иссякали толпы людей, желавших исцелиться у могилы Василия Блаженного. Флетчер писал, что сам царский шурин Борис Годунов на руках приносил к мощам святого своего больного сына Фёдора, и, как известно, тот выздоровел. Став же царём, Борис велел хранить в приделе под защитой Василия Блаженного царскую казну. Датский королевич Юхан, жених Ксении Годуновой, сообщал, что в приделе «днём и ночью всегда горят восковые свечи, туда всякий приходит молиться». Так, в каком-то смысле юродивый стал небесным покровителем Москвы: в дни его смерти и именин службу ему служил сам патриарх, а на богослужении присутствовал и царь.

За свою многолетнюю историю серебряная рака Василия Блаженного была свидетелем разных событий. В смутные времена начала XVII века она была разорена поляками, в 1812 году раку похитили французы, но к тому времени почитание юродивого уже пошло на убыль и пышные службы у его могилы прекратились.

К этому времени покров с раки Блаженного находился в ризнице Покровского собора, как почитаемая святыня. А вскоре после революции, в 1921 году, в этом соборе произошла кража. Ночью преступники похитили предметы церковной утвари из драгоценных металлов и намеревались украсть покров Василия. Когда же утром священнослужители обнаружили преступление, стали выяснять, что именно пропало. В ходе следствия случайно увидели, что покров был спрятан аккуратно сложенным под белокаменной плиткой пола. А вот утварь так и не нашлась.

Даже в то время, когда в советской России набирала обороты антирелигиозная кампания, юродивых и «божьих людей» не стало меньше. Что уж говорить о временах правления Николая II, который почитал «странных людей из народа» и всячески им помогал. Одной из таких блаженных была старица Матрона Босоножка, почитаемая в Санкт-Петербурге наравне с Ксенией Петербургской. Известно, что Матрона родилась в Костромской губернии в семье крестьян Щербининых и очень молодой была выдана замуж. По её собственным словам, «в брачной жизни перенесла немало огорчений», а когда её муж скончался, отныне решила служить только Богу. Матрона распродала всё имущество, и по давней христианской традиции, пожертвовав деньги нищим, стала странствовать, посещая обители и святые места. Всю последующую жизнь она ходила исключительно босая, а одежда на ней всегда была летняя и преимущественно светлого цвета.

Приблизительно в 1880 году в конце странствий Матрона оказалась в Санкт-Петербурге, и постепенно горожане стали обращать внимание на то, что она одарена даром провидения. Зная о её богоугодной жизни, многие обращались к ней за помощью и советом, а она помогала всем, кто обращался, советовала как поступить, предостерегала от несчастий. Вскоре в городе стали распространяться рассказы о происходивших исцелениях и избавлениях от многих болезней по молитвам Матроны, и рассказы эти дошли до императорской семьи. Известно, что несколько раз Матрону приглашали ко Двору, и она долго вела с императором и его женой разговоры на духовные темы.

Когда же она скончалась в марте 1911 года (предсказав свою скорую смерть: «я уйду вместе с водой и льдом»), проводить её в последний путь пришли 25 тысяч человек.

А на главном фото - ещё один блаженный того времени - псковский юродивый Антоша, которого, как гласит предание, горожане любили за его всегда добрые предсказания на будущее. Известно, что он скончался в 1907 году и был похоронен на старинном Дмитровском кладбище. На его красивом гранитном надгробии высечены такие слова: «Здесь покоится тело Антона Иванова, известного в Пскове юродивого Антоши. Скончался 22 мая 1907 года. 80 лет от роду».

Удивительный факт, но этот псковский юродивый - единственный в России блаженный, на могиле которого установлено дорогое надгробие. И неизвестно, кем был тот щедрый меценат, который в самом начале прошлого века пожертвовал немалые средства на памятник городскому блаженному. Как, впрочем, и о самом Антоше практически никакой информации нет. Единственный документ, где упоминается о юродивом - это Записки сельского священника «Идиот Карпун и юродивый Антоша», которые были опубликованы в журнале «Псковские епархиальные ведомости» в 1906 году.

Кстати сказать, после революции и в советское время подвиг юродства был достаточно широко распространён, особенно - в 1930-50-е годы. В какую бы епархию вы сегодня ни приехали, вам обязательно расскажут о местных юродивых, которые были известны здесь в 1930-х годах, во время и после Великой Отечественной войны и даже в хрущёвские времена.

Портреты девушек начала 20 века.

Перед вами подборка винтажных открыток начала 20-ого века, которые многие люди хранили у себя дома – женщины равнялись на изображенных на них красавиц, мужчины же с восхищением рассматривали их по вечерам.

«Я до сих пор очень скучаю по отцу...» Как сложилась судьба единственной дочери Владимира Маяковского.

Никто и никогда не ставил под сомнение факт её родства с поэтом Владимиром Маяковским. Разве что Евгений Евтушенко как-то потребовал у неё документы. Встав во весь рост, доставшийся ей от отца, она заставила Евтушенко смутиться... «Да, определённо что-то есть», - признался он.

Никто и никогда не называл её самозванкой – ни исследователи творчества Маяковского, ни его биографы. В одном из московских музеев хранится записная книжка, где рукой поэта рядом с её американским адресом написано слово «Дочка». Оказавшись впервые в Москве, увидев эту запись, она заплакала…

Хотя её звали Эллен Патрисия Томпсон, сама она просила называть её Еленой Владимировной Маяковской, но при этом признавалась, что вряд ли когда-нибудь поменяет типичную американскую фамилию, полученную при рождении, на русскую, громкую, такую узнаваемую в мире русской поэзии, ведь родилась она и всю жизнь прожила в Америке.

О том, что у Владимира Маяковского заграницей есть ребёнок, ничего не было известно вплоть до 1991 года. До этого времени Эллен хранила в тайне своё происхождение, опасаясь за свою безопасность. Когда о Маяковском стало можно говорить открыто, она посетила Россию и посвятила свою дальнейшую жизнь изучению биографии отца. Эллен уверяла, что Маяковский любил её и хотел жить с ней и её матерью. Но история распорядилась по-другому.

Матерью Эллен была эмигрантка из России Элли Джонс (Елизавета Петровна Зиберт). Она родилась в 1904 году в башкирском посёлке Давлеканово в богатой семье потомков немецких протестантов, перебравшихся в Россию ещё при Екатерине Великой. Семья Елизаветы была очень зажиточной, владела крупной недвижимостью: в Уфе до сих пор сохранился особняк, в котором проживала семья Зиберт (в один из приездов в Россию Эллен Томпсон побывала там). После революции Елизавета работала в Уфе и Москве в гуманитарных американских организациях, где и познакомилась со своим будущим мужем, англичанином Джорджем Джонсом. Через какое-то время они уехали в Лондон, а потом в США, где их брак вскоре распался.

Когда в 1925 году Владимир Маяковский приехал в США в творческую командировку, Елизавета Зиберт (тогда уже Элли Джонс) стала его гидом и переводчиком. А вскоре между ними вспыхнул роман. Как рассказывала Эллен Томпсон, её мама интересовалась поэзией, читала на всех европейских языках: «Она вообще была очень образованной. Маяковский же почти не говорил на иностранных языках; естественно, ему понравилась умная девушка, которая говорит по-русски. К тому же мать была очень красивой, её часто приглашали работать моделью. У неё была очень натуральная красота: у меня сохранился портрет работы Давида Бурлюка, сделанный, когда они все вместе были в Бронксе. Маяковский, можно сказать, влюбился в мою мать с первого взгляда, и уже через несколько дней они почти не расставались. Они вместе появлялись на всех приёмах, вместе встречались с журналистами и издателями. Ходили в зоопарк в Бронксе, ходили смотреть на Бруклинский мост. И стихотворение «Бруклинский мост» было написано сразу после того, как он посетил его с матерью».

К этому времени Элли Джонс уже не жила с мужем, но сохранила с ним дружеские отношения. Когда в 1926 году у Элли от Владимира Маяковского родилась дочь, Джордж Джонс поставил в свидетельстве о рождении девочки свою фамилию, чтобы все считали её «законнорожденной», таким образом, став её юридическим отцом. О том, кто её настоящий отец, девочка узнала в 6-летнем возрасте и молчала об этом более полувека. Говорила, что мать до самой своей смерти просила её не являть миру главную семейную тайну: «Она всегда избегала всяких разговоров по поводу её романа с Маяковским. Плюс я не хотела предательства по отношению к отчиму, который был замечательным человеком».

Узнав о рождении дочери, Маяковский очень обрадовался и хотел увидеть её, но поехать снова в Америку было сложно. В первый и последний раз встреча Маяковского с дочерью произошла в 1928 году во французской Ницце, куда Эллен отправилась с матерью по делам. В этом году поэт получил визу для поездки в Париж.

«Мне было всего два года, - рассказывала Эллен. - В 1928 году мы поехали с мамой в Ниццу, где она решала какие-то иммигрантские вопросы. А Маяковский в это время был в Париже, и наша общая знакомая сообщила ему, что мы во Франции. Как только он узнал, то сразу примчался. У моей матери чуть не случился удар, она не ожидала увидеть его. Мама рассказывала, что он подошёл к дверям и сказал: «Вот я и здесь!» … Всё, что я помню, — это его длиннющие ноги. А ещё вы можете мне не поверить, но я помню, как я сидела у него на коленях, его прикосновения... Я думаю, это кинестетическая память. Я помню, как он обнимал меня. Ещё мне мать рассказывала, как он умилялся, когда видел меня спящей в кроватке. Он говорил: «Наверное, нет ничего более притягательного, чем спящий ребёнок».

Моя мать встретила Маяковского, когда ей было 20 лет. Это была встреча двух молодых сердец, а не известного поэта и его почитательницы. И по рассказам матери, он очень трогательно к ней относился. Даже предлагал нам переехать в Италию, где у него жил друг, чтобы он мог навещать нас чаще и даже жить с нами. Но мама ответила: «Я знаю, ты несвободен. Ты дважды несвободен. Во-первых, коммунисты, твоя дорогая революция, а во-вторых, Лиля Брик». … Все эти годы я храню последнее письмо отца, которое он написал нам, и думаю, что во всём его творчестве нет ничего похожего на этот трогательный монолог, в котором он выплакал всё своё сердце».

Это письмо, о котором рассказывала Эллен, её мать хранила как сокровище. Оно было адресовано «К двум Элли», и Маяковский писал в нём: «Две милые мои Элли. Я по вам уже соскучился. Мечтаю приехать к вам. Целую все ваши восемь лапок...». «Это было очень трогательное письмо, - говорила Эллен. - Отец просил о новой встрече, но её не случилось. Мы с мамой вернулись в США. Но Маяковский увёз мою фотографию, сделанную в Ницце, с собой. Его друзья потом рассказывали, что эта фотография всё время стояла у него на столе».

Сложно судить, насколько сильны были чувства Маяковского к Элли Джонс, но уже совсем скоро в его жизни появились другие женщины: Татьяна Яковлева и Вероника Полонская. А в апреле 1930 года поэт покончил с собой.

В памяти же Эллен-Патрисии остались лишь воспоминания об одной единственной встрече с отцом и то, что ей рассказывала о нём мама. «Она рассказывала, что с самого начала Маяковский показался ей энергичным, весёлым и смешным человеком. С ним никогда не было скучно. Но были у него и депрессии, просто чёрные периоды жизни... Когда у отца украли почти все деньги в Нью-Йорке, он ужасно расстроился, а его так называемая возлюбленная, Лиля Брик, тут же прислала ему телеграмму, что ей срочно требуются деньги. Мама всегда говорила, что у этой женщины ледяное сердце. На прощание отец оставил матери букет незабудок на подушке. Он потратил на цветы свои последние деньги... Я не верю, что он совершил самоубийство добровольно: скорее всего, его толкнули к этому, используя склонность к депрессиям. Ведь известно, что его последнюю выставку запретили, люди просто проигнорировали дело всей его жизни. Такие вещи разрушали сознание Маяковского: ведь это было прямое послание: «Заткнись!» Ему предоставили выбор: смерть или бесславное существование. Возможно, он сам нажал на курок, но кто довёл его до этого? В любом случае, из-за любви к Веронике Полонской отец убить себя бы не стал, это вам скажет любая женщина, которая хоть чуть-чуть его знала. В 1991 году я встречалась с мадам Полонской, мы много общались и даже подружились. Проблема была не в ней, а в том, что Маяковский ужасно разочаровался во власти».

На вопрос о том, кто кроме Полонской в Советском Союзе знал о существовании дочери Маяковского, Эллен отвечала: «Ещё одна подруга отца, Софья Шамардина, писала в своих воспоминаниях о том, что ей говорил Маяковский про свою дочь в Америке: «Я никогда не думал, что можно так тосковать о ребёнке. Девочке уже три года, она больна рахитом, а я ничего не могу для неё сделать!» Маяковский говорил обо мне ещё с одним своим другом, рассказывал, как тяжело для него не растить собственную дочь. Но когда в России печатали книгу его воспоминаний, то они просто выбросили эти фрагменты. Возможно, потому, что Брик не хотела это публиковать. Вообще, я думаю, что в биографии отца ещё много белых пятен, и считаю своим долгом рассказать правду о родителях».

В 1954 году дочь Маяковского вышла замуж, но её семейная жизнь не сложилась, несмотря на рождение сына. Отношения закончились разводом, и значительную часть своей жизни Эллен посвятила воспитанию сына и литературе. Она обучалась в колледже, работала редактором в издательстве, преподавала в университете. А в более зрелые годы - тщательно изучала биографию отца и его творчество. В 1991 году в возрасте 65 лет Эллен перестала скрывать, кто был её настоящим отцом был и попросила отныне называть ее Елена Владимировна Маяковская. В том же году вместе с сыном, Роджером Шерманом, она впервые приехала в Россию.

«Русский был моим первым языком, - говорила Эллен. - Но в Америке из-за языка у меня начались проблемы: дети дразнили меня на улице, высмеивали мой акцент. Мама, как могла, заставляла меня говорить по-русски, но я кричала: «Зачем нам это? Мы всё равно никогда не вернёмся в Россию». Сейчас я понимаю, что сделала ошибку. В 1991 году я впервые приехала сюда, на родину моих родителей, и поняла, почему мама всю жизнь так скучала по этой стране. Раньше я не понимала, для чего она пытается объяснить американцам, что такое русская культура, кто такие русские люди, но теперь знаю. Она была настоящей патриоткой...».

В Москве Эллен и её сын познакомились с родственниками Маяковского, посетили музей поэта на Лубянской площади и его могилу на Новодевичьем кладбище. После этого Томпсон начала активно давать интервью, рассказывать заинтересованной прессе о романе своих родителей, о единственной встрече с отцом и написала несколько книг.

«Моя мать неохотно рассказывала о своих отношениях с Маяковским. Незадолго до её смерти у нас состоялся разговор. Я тогда писала книгу «Маяковский на Манхэттене»... и спросила её: «Володя любил тебя?» Она лишь показала жестом «да». Он любил мою мать и он любил меня. Но это была трагедия для них - в тот период истории они не могли быть вместе. ... Что касается Лили Брик, то мама всерьёз опасалась её, ибо Брик была инструментом ГПУ - это подозревал и сам Маяковский, считавший, что Лиля докладывает о каждом его шаге.

Был определённый момент, когда мой отец был сильно связан с мадам Брик, и она получила большую экономическую выгоду, высасывая из него все деньги. Ко всему прочему, она открыто говорила, что любовью всей её жизни был Осип Брик, а вовсе не Маяковский. Когда же отец застрелился, она выбросила со стола моё фото: ей не нужны были другие наследники, ведь эта женщина унаследовала все права на книги Маяковского... Все твердят, что Брик была музой моего отца. Навряд ли. И моя мать музой не была, и уж тем более Лиля Брик. Мама как-то спросила у него: «Как ты пишешь стихи?» На что он ответил: «Это словно дыхание соловья. Никто с небес стихов не диктует, и поэты преспокойно обходятся без муз - их вполне устраивают соловьи».

Елена Маяковская выпустила более пятнадцати книг, среди которых «Моё открытие Башкортостана» и «Маяковский на Манхэттэне, история любви», рассказывающая о путешествии её отца по материалам разговоров с матерью и мемуаров Элли Джонс, которые та ещё при жизни успела надиктовать на плёнку. В 1993 году на симпозиуме в Нью-Йорке, посвящённом 100-летию со дня рождения Маяковского, Елена Владимировна выступила с докладом «Что значит быть дочерью Маяковского», где сказала: «Если честно, я до сих пор очень скучаю по отцу. Мне кажется, что если бы он узнал меня сейчас, узнал бы о моей жизни, ему было бы приятно». В последующие годы она активно участвовала в работе Русско-американского культурного центра «Наследие», а в 2008 году была удостоена российского Ордена им.Ломоносова «за высокие достижения в научно-исследовательской, культурной, общественной и благотворительной деятельности».

Единственная дочь Маяковского скончалась 7 лет назад на 90-м году жизни. Её тело было кремировано в США. Но развеять свой прах она завещала над могилой отца на Новодевичьем кладбище Москвы. Подобным образом она поступила и с прахом своей матери: в свой приезд в Россию она привезла часть праха Элли Джонс, чтобы похоронить его рядом с могилой русского поэта. «Я думаю, мама надеялась когда-нибудь воссоединиться с человеком, которого так сильно любила. И с Россией, которая всегда была в её сердце».

В марте 1831 года в храме «Большое Вознесение» у Никитских Ворот венчались Александр Пушкин и Наталья Гончарова. Ему был 31 год, ей - 18.

Натали он звал «жена», «жёнка» - по-домашнему. Она была первостатейной красавицей Петербурга. Рост даже по нынешним меркам «модельный» - 177 см! Баснословно тонкая талия, роскошные грудь, плечи, огромные глаза. Пушкин влюбился, увидев её, 16-летнюю, на балу.

Девушка настолько поразила поэта своей лучезарной красотой, грацией и стройностью, что он признался друзьям: «Отныне участь моя будет связана с этой молодой особой».

Не прошло и полугода, как Пушкин посватался к Гончаровой, но получил отказ. Мать Натальи надеялась найти для красавицы-дочери более выгодную партию, ведь известно, что Александр Сергеевич был небогат, а также недавно вернулся из ссылки.

Прошло два мучительных года, прежде чем поэт снова решился сделать предложение. За это время ни один из более знатных и состоятельных женихов не попросил руки Натальи Николаевны, никто не смел перейти дорогу Пушкину.

Пушкин женился и был счастлив в браке. Об этом свидетельствуют его множественные сохранившиеся письма жене и друзьям.

Но злая молва не заставила себя ждать. В 1836 году в высшем свете с упоённым злорадством начали обсуждать якобы любовную связь Пушкиной и Дантеса.

Долгое время считалось, что Наталья Николаевна изменила своему мужу с французом, пока спустя почти 160 лет после смерти поэта не были опубликованы письма Дантеса, которые хранились в его архиве. Он так и не смог добиться её благосклонности.

Какой трагедией закончились его попытки ухаживаний, все знают.

«Ты ни в чём не виновата», - первое, что произнёс поэт, когда его, раненного, принесли домой. И после повторял непрестанно, умирая почти двое суток. И это Пушкин, доведённый до бешенства гнусными сплетнями и анонимными посланиями! Пушкин не верил сплетням о жене ни секунды.

Любовь штука странная. Она может соединить абсолютно противоположных людей. Так и купидон пробил сердце Ильи Репина, после встречи с Натальей Нордман.

После первого брака, Илья Репин не имел право венчаться повторно. Поэтому брак с Натальей Нордман был "незаконный".

Они встретились случайно, Наталья Нордман была подругой Тенишевой (княгиня и основатель музея русской старины). В один день Тенишева пришла к Репину с Натальей Нордман. И пока художник писал портрет княгини, Нордман саркастически читала стихи Фофанова.

Изначально, дух и нрав Нордман вызывали ненависть у художника, он даже писал письмо Тенишевой, чтобы та не приходила к нему в гости с той особой.

Хотя непонятно как они встретились снова, но было ясно одно: это судьба. Репину нравился нрав и свободомыслие Натальи. Все не верили, как простой и жизнерадостный человек может жить с этой "бунтаркой".

Нордман являлась политически активной дамой: она была суфражисткой и поклонник вегетарианства, ненавидела неравенство людей и избавилась от всех прислуг в доме, чтобы человек делал все сам.

Нордман была сильной женщиной. Она ценила Репина и не мешала ему в работе. Всегда трепетно относилась к состоянию Репина и организовала специальные дни для встречи с художником, чтобы неожиданные визиты не мешали работе.

На фото: Максим Горький, Владимир Стасов, Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах. 18 августа 1904 г.

arrow