жиза

История одной фотографии⁣⁣
⁣⁣
На нем снята Анастасия Порфирьевна Мельникова — фельдшер села Большой Улуй с больным.⁣ Больному, кстати, 34 года.

На фото написано тушью: «Ан.П. Мельникова в должности фельдшер Б. Улуйской больницы. Ссыльнопоселенец, 34 лет, в изображенном виде прошел до больницы 40 верст при морозе в 30 градусов по Реомюру».⁣⁣
⁣⁣
30 градусов по Реомюру это 37,5 градусов по Цельсию. 40 верст это 42,67 километра. Итак, получается, что на фото показан ссыльнопоселенец 34 лет, который в одной рубахе и драном поношенном зипуне прошел по морозу примерно в 37 градусов около 43 километров, чтобы попасть во врачебный передвижной пункт...

Знакомясь с биографией Владимира Даля, трудно не согласиться с изречением «талантливый человек талантлив во всём». Однако наши представления об этом выдающемся деятеле русской культуры и науки, как правило, ограничены. Если заслуги Даля перед отечественной филологией хорошо известны всем, то о его способностях в области медицины знают немногие. А ведь делом всей своей жизни и своим призванием Даль считал именно врачевание.

Владимир Даль родился в семье выходца из Дании, врача морского ведомства Иоганна Христиана (Ивана Матвеевича) Даля. Возможно, именно стремлением продолжить дело отца объясняется его решение стать врачом. После окончания Морского Кадетского корпуса в 1826 году Даль поступил в Дерптский университет - изучать медицину. «Я почувствовал необходимость в основательном учении, в образовании, дабы быть на свете полезным человеком» - вспоминал он.

Владимир Даль был одним из лучших студентов университета. Его наставником был выдающийся хирург, профессор Иван Филиппович Мойер, который был учителем и другого известного хирурга - Николая Пирогова. Именно в доме Мойера произошло знакомство Владимира Ивановича с Василием Жуковским, которое сыграло немаловажную роль в его дальнейшей судьбе…

Под воздействием своего учителя Даль выбирает своим направлением хирургию, а общие интересы сближают его с Николаем Пироговым. Впоследствии, вспоминая годы, проведенные в Дерпте, Пирогов так охарактеризует своего товарища, Даля: «Это был замечательный человек, сначала почему-то не нравившийся мне, но потом хороший приятель. Это был прежде всего человек, что называется, на все руки. За что ни брался Даль, всё ему удавалось усвоить». Высоко оценивал Пирогов и способности Даля как хирурга: «Находясь в Дерпте, он пристрастился к хирургии и, владея, между многими другими способностями, необыкновенной ловкостью в механических работах, скоро сделался ловким оператором…»

Ещё будучи студентом, Владимир Иванович успешно лечил «сложные» тогда заболевания: дизентерию, воспаление лёгких, умело проводил камнесечение и трепанацию черепа. При этом ему неизменно сопутствовал успех. Однако, учёба в университете была закончена им досрочно. В связи с начавшейся Русско-турецкой войной возникла необходимость направить в действующую армию медиков - в том числе для борьбы с чумой. Поэтому, досрочно защитив диссертацию, он незамедлительно отбыл во 2-ю действующую армию.

Работать на поле боя приходилось очень много. Вот что вспоминал об одной из битв, под Кулевичами, Владимир Иванович: «...видел я тысячу, другую раненых, которыми покрылось поле и которым на первую ночь ложем служила мать-сыра земля, а кровом - небо... Резал, перевязывал, вынимал пули; мотался взад и вперёд, поколе наконец совершенное изнеможение не распростёрло меня среди тёмной ночи, рядом со страдальцами». Но Владимиру Далю удалось выжить в этих невыносимых условиях, где смерть косила не только на поле боя, но и за его пределами. При этом его пример был, скорее, исключением. Как отмечал сам Даль, «почти все товарищи мои сложили побеждённые, усталые кости свои в этом походе».

Именно во время этой войны, получив богатую хирургическую практику, Даль почувствовал своё призвание врача, что позволило ему в дальнейшем сказать о себе: «Я зубы съел и поседел над врачебным искусством». При этом Даль увидел и изнанку войны, в том числе вопиющие недостатки в организации медицинской помощи раненым и больным. Медицинское снабжение действующей армии было отвратительным - страдали не только солдаты, но и офицеры. Врачи по полгода не получали жалованье, а работать приходилось в ужасающих условиях. «Сперва принялась душить нас перемежающаяся лихорадка, - писал Даль, - за нею по пятам понеслись подручники её — изнурительные болезни и водянки; не дождавшись ещё и чумы, половина врачей вымерла; фельдшеров не стало вовсе, то есть при нескольких тысячах больных не было буквально ни одного; аптекарь - один на весь госпиталь. Когда бы можно было накормить каждый день больных досыта горячим да подать им вволю воды напиться, то мы бы перекрестились…».

Дружеские отношения связывали Владимира Ивановича с Александром Пушкиным. Их знакомство произошло в Санкт-Петербурге в 1832 году, продолжилось в Оренбурге и затем переросло в дружбу. Пушкина и Даля связывали в основном литературные интересы, хотя не исключено, что поэту были известны и медицинские идеи Даля, которые тот высказывал в личной беседе, развивая в своих газетных и журнальных статьях.

В качестве врача Даль выступил по отношению к поэту лишь однажды - в трагические дни после дуэли. Именно он вместе с семейным врачом констатировал смерть Пушкина. В своей статье «Смерть А.С. Пушкина» Даль подробно описал последние дни поэта и привёл результаты вскрытия тела, ставшие единственным судебно-медицинским документом о гибели Пушкина. После его смерти в память о дружбе с ним Далю была передана последняя одежда Пушкина - чёрный сюртук с небольшим пулевым отверстием, а так же его любимый перстень с изумрудом, который поэт всегда носил последнее время и называл талисманом.

Наравне с работой врачом Даль не оставлял и литературное творчество. В 1832 году выходят «Повести и сказки Казака Луганского». Правда, реакция власти на это произведение была негативной. Вскоре после выхода в свет этого сочинения, Владимир Иванович был арестован жандармами и препровожден в Петропавловскую крепость для допроса. И лишь заступничество Жуковского и академика Паррота помогло Далю покинуть тюрьму…

Несмотря на блестящие успехи в медицине, в 1833 году Даль принимает решение оставить и госпиталь, и Санкт-Петербург. И всё из-за того, что он был человеком честным, ему претили бюрократические узы, и он совсем не терпел злоупотреблений. Нежелание мириться с этим приводило Даля к постоянным конфликтам, в результате чего он прервал свою деятельность и уехал из столицы чиновником особых поручений в Оренбург. Однако до конца своей жизни Владимир Иванович не расставался с медицинской практикой и по мере возможности помогал нуждавшимся.

В данной связи интересен случай, произошедший с Владимиром Ивановичем в Оренбурге, когда у отставного майора Соколова возникла опухоль на руке. Местные врачи не осмеливались проводить операцию и рекомендовали Соколову прибывшего чиновника из Санкт-Петербурга. Даль осмотрел руку района и согласился помочь. Он удачно провёл ампутацию предплечья, и через неделю больной уже был выписан. Стоит отметить, что впоследствии этот пациент Даля стал и его тестем: майор Соколов был отцом второй жены Даля, Екатерины, родившей ему троих дочерей.

Не гнушался Владимир Иванович и выездами по деревням, где оказывал медицинскую помощь простому люду. «Бывало приедет в удельный приказ, крестьяне уже в сборе, дожидаются его, а среди них больные, старики, женщины, дети. Прежде чем толковать о делах, Владимир Иванович обойдёт больных, кому сделает операцию (особенно много делал он глазных операций), кому - даст врачебный совет», - писал работающий с ним Мельников-Печерский.

Ещё один интересный факт: в то время известным способом лечения многих заболеваний было питьё кумыса - кумысолечение, которое стало даже модным - и всё благодаря Владимиру Далю. В 1841 году он опубликовал небольшой трактат о кумысе, в котором описывал его полезные свойства и способы приготовления. «До сих пор я не видел среди киргиз примера туберкулёзов, питуитезов и других чахоток, и все наводившиеся справки подтверждают крайнюю редкость случаев этих болезней». Своей работой Даль сделал кумысолечение известным, а вскоре стали появляться и специализированные кумысолечебницы в Самарской, Уфимской и Оренбургской губерниях, куда потянулись пациенты, разочаровавшиеся в других методах лечения.

Мало кто знает, но «Толкового словаря живого русского языка» Даля, вышедшего в четырёх томах в 1863 – 1866 годах, своеобразной «энциклопедии русской жизни», - могло бы и не быть. Академия наук, куда Даль обратился с просьбой об издании своего «Словаря», ему отказала, однако предложила купить материалы, которые писатель собирал всю жизнь, за унизительную сумму - 157 рублей! Но Александр Кошелев, издатель и славянофил, знающий, насколько важное для всех дело делает Владимир Иванович, одолжил ему три тысячи рублей.

На эти деньги главный труд Даля и издавался - короткими выпусками. Их вышло уже семь, когда Александр II случайно узнал, какое дело происходит помимо его ведома. И, наконец, явил свою милость: «Его Величество соизволил пожаловать на продолжение словаря 2500 рублей». Впрочем, пожалование это было не безвозмездным: «Его Величество соизволил, чтобы объявлено было на обложке, что печатание предпринято на Высочайше дарованные средства».

Кроме словаря был опубликован и сборник «Пословицы русского народа» - за годы своей работы Далю удалось собрать 30 тысяч (!) пословиц, в которых аккумулировался богатейший опыт народов России и многовековая мудрость предков. Кстати, в этом собрании есть особый раздел: «Здоровье – Хворь» и такие интересные пословицы: «Зимой волка бойся, а летом - мухи», «Кто ест лук, того Бог избавит от мук», «Баня – мать вторая. Кости распаришь, всё тело поправишь», «Ешь вполсыта, пей вполпьяна, проживёшь век до полна»…

Наряду с этим, Даль собрал и богатейшую коллекцию бытовых народных картинок XVII – XVIII веков, в которых основное внимание уделено медико-санитарным аспектам. И сегодня коллекция Даля – ценнейший источник по истории отечественной медицины.

Отдавая много сил для сохранения здоровья больных и раненых, Владимир Иванович, между тем, крайне мало уделял внимания здоровью собственному. Работа отнимала у него очень много сил, исчерпав которые, он умер от инсульта, не дожив один месяц до 71 года. «Я любил Отчизну свою и принёс ей должную крупицу по силам», - говорил Даль. Один из его биографов, В. Крупник, написал: «...всегда нам в укор будет то, что одиночка Даль совершил труд, равный труду многих десятилетий гуманитарного института с его могучим коллективом и современными средствами науки и техники». А известный современный писатель Андрей Битов назвал Даля Магелланом, «…переплывшим русский язык от А до Я. Представить себе, что это проделал один человек, невозможно, но только так и было».

А сколько лайков дизлайков соберет этот человек?

Когда Куприн жил в Гатчине, в его усадьбе обитало сразу восемь сенбернаров. Особым псом в жизни Куприна стал «необычайной красоты и силы пес красно-песочной масти, весом свыше шести пудов», охотничий меделян (древнерусская порода) по кличке Сапсан. Однажды он спас маленькую дочь писателя Ксению от бешеной собаки, и Куприн отблагодарил своего пса вечной жизнью в литературе — написал рассказ «Сапсан» от лица самого пса:

Я Сапсан Тридцать Шестой — большой и сильный пес редкой породы, красно-песочной масти, четырех лет от роду, и вешу около шести с половиной пудов. Прошлой весной в чужом огромном сарае, где нас, собак, было заперто немного больше, чем семь (дальше я не умею считать), мне повесили на шею тяжелую желтую лепешку, и все меня хвалили.

Однако лепешка ничем не пахла.

Я — меделян. Надо говорить «неделян». В глубокую старину для народа раз в неделю устраивалась потеха: стравливали медведей с сильными собаками. Мой пращур Сапсан II в присутствии грозного царя Иоанна IV, взяв медведя-стервятника «по месту» за горло, бросил его на землю, где он и был приколот главным царским псарем. В честь и память его лучшие из моих предков носили имя Сапсана. Такой родословной могут похвастаться немногие жалованные графы. С потомками древних человеческих фамилий меня сближает то, что кровь наша, по мнению знающих людей, голубого цвета. Название же Сапсан — киргизское, и значит оно — ястреб.

Первое во всем мире существо — Хозяин. Я вовсе не раб его, даже не слуга и не сторож, как думают иные, а друг и покровитель. Люди, эти ходящие на задних лапах, голые, носящие чужие шкуры животные, до смешного неловки и беззащитны. Но зато они обладают каким-то непонятным для нас чудесным и немного страшным могуществом, а больше всех — Хозяин. Я люблю в нем эту странную власть, а он ценит во мне силу, ловкость, отвагу и ум. Так мы и живем.

Хозяин честолюбив. Когда мы с ним идем рядом по улице — я у его правой ноги, — за нами всегда слышатся лестные замечания: «Вот так собачище... целый лев... какая чудная морда» и так далее. Ни одним движением я не даю Хозяину понять, что слышу эти похвалы и что знаю, к кому они относятся. Но я чувствую, как мне по невидимым нитям передается его смешная, наивная, гордая радость. Чудак. Пусть тешится. Мне он еще милее со своими маленькими слабостями.

Я силен. Я сильнее всех собак на свете. Они это узнают еще издали по моему запаху, по виду, по взгляду. Я же на расстоянии вижу их души, лежащими предо мною на спинах, с лапами, поднятыми вверх. Строгие правила собачьего единоборства воспрещают мне трогать сдавшегося, и я не нахожу себе достойного соперника для хорошей драки... А как иногда хочется... Впрочем, большой тигровый дог с соседней улицы совсем перестал выходить из дома после того, как я его проучил за невежливость. Проходя мимо забора, за которым он жил, я теперь уже не чую его запаха и никогда не слышу издали его лая.

Люди не то. Они всегда давят слабого. Даже Хозяин, самый добрый из людей, иногда так бьет — вовсе не громкими, но жестокими — словами других, маленьких и трусливых, что мне становится стыдно и жалко. Я тихонько тычу его в руку носом, но он не понимает и отмахивается.

Мы, собаки, в смысле угадывания мыслей в семь и еще много раз тоньше людей. Людям, чтобы понимать друг друга, нужны внешние отличия, слова, изменения голоса, взгляды и прикосновения. Я же познаю их души просто, одним внутренним чутьем. Я чувствую тайными, неведомыми, дрожащими путями, как их души краснеют, бледнеют, трепещут, завидуют, любят, ненавидят. Когда Хозяина нет дома, я издали знаю: счастье или несчастье постигло его, и я радуюсь или грущу.

Говорят про нас: такая-то собака добра, такая-то — зла. Нет. Зол или добр, храбр или труслив, щедр или скуп, доверчив или скрытен бывает только человек. А по нему и собаки, живущие с ним под одной кровлей.

Я позволяю людям гладить себя. Но я предпочитаю, если мне протягивают сначала открытую ладонь. Лапу когтями вверх я не люблю. Многолетний собачий опыт учит, что в ней может таиться камень (меньшая дочка Хозяина, моя любимица, не может выговорить «камень», а говорит «кабин»). Камень — вещь, которая летит далеко, попадает метко и ударяет больно. Это я видел на других собаках. Понятно, в меня никто не осмелится швырнуть камнем!

Какие глупости говорят люди, будто бы собаки не выдерживают человеческого взгляда. Я могу глядеть в глаза Хозяина хоть целый вечер, не отрываясь. Но мы, собаки, отводим глаза из чувства брезгливости. У большинства людей, даже у молодых, взгляд усталый, тупой и злой, точно у старых, больных, нервных, избалованных хрипучих мосек. Зато у детей глаза чисты, ясны и доверчивы. Когда дети ласкают меня, я с трудом удерживаюсь, чтобы не лизнуть кого-нибудь из них прямо в розовую мордочку. Но Хозяин не позволяет, а иногда даже погрозит плеткой. Почему? Не понимаю. Даже и у него есть свои странности.

О косточке. Кто же не знает, что это самая увлекательная вещь в мире. Жилки, внутренность ноздреватая, вкусная, пропитанная мозгом. Над иным занимательным мосолком можно охотно потрудиться от завтрака до обеда. И я так думаю: кость — всегда кость, хотя бы самая подержанная, а следовательно, ею всегда не поздно позабавиться. И потому я зарываю ее в землю в саду или на огороде. Кроме того, я размышляю: вот было на ней мясо и нет его; почему же, если его нет, ему снова не быть?
И если кто-нибудь — человек, кошка или собака — проходит мимо места, где она закопана, я сержусь и рычу. Вдруг догадаются? Но чаще я сам забываю место, и тогда долго бываю не в духе.

У нас живет в доме пушистая кошка «Катя», необыкновенно важное и дерзкое существо. Она держит себя так надменно, будто бы весь дом и все, что в доме — люди и вещи, — принадлежит ей. На чужих собак она всегда бросается первая, вцепляясь в морду. Мы с ней живем дружно. Вечером, когда мне приносят мою миску с овсянкой и костями, я охотно позволяю ей подойти и полакать со мною. Но уговор: косточек не трогать. И она это хорошо помнит после того, как однажды я на нее очень громко прикрикнул. Зато и я соблюдаю договор: кошкиного молока не трогать! Однако играть я с ней не люблю. Непременно в игре забудется и оцарапает мне нос. А этого я терпеть не могу. Долго потом чихаю и тру нос лапами.

На днях Маленькая позвала меня к себе, в детскую, и открыла шкафчик. Там на нижней полке лежала на боку наша кошка, и ее сосала целая куча смешных слепых котят. «Правда, Сапсан, какие они восторгательные?» — сказала мне Маленькая.

Правда. Они мне очень понравились. Двух или трех я обнюхал, лизнул и носом перевернул с брюшка на спинку. Они пищали, точно мышата, и были теплые и мягкие, беспомощные и сердитые. Забеспокоившись, кошка приподняла голову и сказала жалобным голосом: «Ах, пожалуйста, Сапсан, поосторожнее, не наступите на них лапой, вы такой большой».
Вот глупая. Точно я сам не знаю?

Сегодня Хозяин взял меня в гости в дом, где мы еще никогда не бывали. Там я увидел замечательное чудо: не щенка, а настоящую взрослую собаку, но такую маленькую, что она свободно поместилась бы в моей закрытой пасти, и там ей еще осталось бы довольно места, чтобы покружиться вокруг самой себя, прежде чем лечь. Вся она, со своими тоненькими, шаткими ножками и мокрыми выпуклыми черными глазами, походила на какого-то трясущегося паучка, но — скажу откровенно — более свирепого создания я еще никогда не встречал. Она с ожесточением накинулась на меня и закричала пронзительно: «Вон из моего дома! Вон сию же минуту! Иначе растерзаю на части! Оторву хвост и голову! Вон! От тебя улицей пахнет!» И она еще прибавила несколько таких слов, что... Я испугался, пробовал залезть под диван, но прошла только голова, и диван поехал по полу, потом я забился в угол. Хозяин смеялся. Я поглядел на него укоризненно. Он ведь сам хорошо знает, что я не отступлю ни перед лошадью, ни перед быком, ни перед медведем. Просто — меня поразило и ужаснуло, что этот крошечный собачий комочек извергает из себя такой огромный запас злости.

После Хозяина всех ближе моему собачьему сердцу Маленькая — так я зову его дочку. Никому бы, кроме нее, я не простил, если бы вздумали таскать меня за хвост и за уши, садиться на меня верхом или запрягать в повозку. Но я все терплю и, притворяясь, повизгиваю, как трехмесячный щенок. И радостно мне бывает по вечерам лежать неподвижно, когда она, набегавшись за день, вдруг задремлет на ковре, прикорнув головкой у меня на боку. И она, когда мы играем, тоже не обижается, если я иногда махну хвостом и свалю ее с ног.

Иногда мы с нею развозимся, и она начинает хохотать. Я это очень люблю, но сам не умею. Тогда я прыгаю вверх всеми четырьмя лапами и лаю громко, как только могу. И меня обыкновенно вытаскивают за ошейник на улицу. Почему?

Летом был такой случай на даче. Маленькая еще едва ходила и была препотешная. Мы гуляли втроем. Она, я и нянька. Вдруг все заметались — люди и животные. Посредине улицы мчалась собака, черная, в белых пятнах, с опущенной головой, с висящим хвостом, вся в пыли и пене. Нянька убежала, визжа. Маленькая села на землю и заплакала. Собака неслась прямо на нас. И от этого пса еще издали сразу повеяло на меня острым запахом безумия и беспредельно-бешеной злобы. От ужаса вся шерсть на мне вздыбилась, но я превозмог себя и загородил телом Маленькую.

Это уже было не единоборство, а смерть одному из нас. Я сжался, выждал краткий, точный миг и одним скачком опрокинул пеструю на землю. Потом поднял за шиворот на воздух и встряхнул. Она легла на землю без движения, плоская и теперь совсем не страшная. Но Маленькая очень перепугалась. Я привел ее домой. Всю дорогу она держала меня за ухо и прижималась ко мне, и я чувствовал, как дрожало ее маленькое тельце.

Не бойся, моя Маленькая. Когда я с тобой, то ни один зверь, ни один человек на свете не посмеет тебя обидеть.

Не люблю я лунных ночей, и мне нестерпимо хочется выть, когда я гляжу на небо. Мне кажется, что оттуда смотрит кто-то очень большой, больше самого Хозяина, тот, кого Хозяин так непонятно называет «Вечность» или иначе. Тогда я смутно предчувствую, что и моя жизнь когда-нибудь кончится, как кончается жизнь собак, жуков и растений. Придет ли тогда, перед концом, ко мне Хозяин? Я не знаю. Я бы очень этого хотел. Но даже если он и не придет — моя последняя мысль все-таки будет о Нем.

«ПРОСИЛ НЕ БАЛОВАТЬ, БЕРЕЧЬ СЫНА. НЕ УБЕРЕГЛА…» За что был расстрелян старший сын Сергея Есенина.

«Будь Юрием, москвич.
Живи, в лесу аукай.
И ты увидишь сон свой наяву.
Давным-давно твой тёзка Юрий Долгорукий
Тебе в подарок основал Москву»

Эти строки поэт Сергей Есенин посвятил своему только что родившемуся сыну - первенцу Юрию, которого он действительно смог полюбить (в отличие от двух других своих сыновей), и как показало время, Юрий был единственным из четырёх детей Есенина, кого он качал и убаюкивал и на чьё рождение откликнулся стихом, который для печати не предназначался.

Когда жизнь молодого Сергея Есенина оборвалась (оборвалась или оборвали — мы вряд ли когда-нибудь это узнаем), Юрию только исполнилось 11 лет, и несмотря на то, что он почти не помнил своего отца, переживал его смерть как личную трагедию. Он не оставил об отце никаких воспоминаний (где их было взять, если в сознательном возрасте он почти не виделся с ним?), но, как рассказывали знающие его люди, Юрий всегда отзывался об отце только с положительной стороны, знал всю его поэзию наизусть и сам пытался писать стихи. Вот только свой путь он выбрал далёким от поэзии и закончил свою жизнь трагически.

Первенца начинающему поэту Сергею Есенину родила женщина, с которой он состоял в гражданском браке. Это была 23-летняя Анна Изряднова, с которой поэт познакомился в марте 1913 года в типографии Сытина, где она работала корректором, а Есенин - подчитчиком (помощником корректора).

Как вспоминала впоследствии Анна, в первый же день своего появления в типографии Есенин чуть ли не сразу влюбил в себя всех девушек-типографисток, которые за золотые кудри прозвали его «вербочным херувимом». «Он был такой чистый, светлый, у него была нетронутая, хорошая душа — он весь светился, — вспоминала Анна. - Он только что приехал из деревни, но по внешнему виду на деревенского парня похож не был. На нём был коричневый костюм, высокий накрахмаленный воротник и зелёный галстук. С золотыми кудрями он был кукольно красив, что окружающие по первому впечатлению окрестили его херувимом».

Анна и Сергей быстро нашли общий язык. И неудивительно: в чужом городе Есенин страдал от одиночества, нуждался в понимании и заботе. К тому же в отличие от родных, Анна поддерживала его стремление стать поэтом: вместе с ним посещала университет Шанявского, слушала лекции о поэзии, а по вечерам - и его собственные стихи. В марте 1914-го, через год после знакомства, Есенин и Изряднова вступили в гражданский брак и стали жить вместе - это решение было принято, потому что Анна уже ждала ребёнка.

Однако с первых же дней стало ясно, что нетронутость городской цивилизацией имеет и оборотную сторону: к браку юный Сергей относился по-крестьянски, по-домостроевски. «Требователен был ужасно. Не велел даже с женщинами разговаривать — они нехорошие». Вот только сам он вёл себя отнюдь не по-крестьянски: «Всё свободное время читал, жалованье тратил на книги, журналы, нисколько не думая, как нам жить». А в декабре (когда до рождения ребёнка оставалось всего несколько недель) он вообще бросил работу — «и отдался весь писанию стихов, писал целыми днями». И не слышал от Анны ни слова упрёка.

Первые дни после рождения сына, вероятно, были самыми счастливыми в жизни Изрядновой: «Когда я вернулась домой из роддома, у него был образцовый порядок: везде вымыто, печи истоплены и даже обед готов и куплено пирожное: ждал. На ребёнка смотрел с любопытством, всё твердил: «Вот я и отец». Потом скоро привык, полюбил его, качал, убаюкивал, пел над ним песни. Заставлял меня, укачивая, петь...».

Так уж вышло, что семейная идиллия Анны и Сергея длилась всего месяц. Уже в конце января или в самом начале февраля 1914-го Есенин жил в другом месте — один. Младенцы имеют обыкновение громко плакать, а это мешало его творчеству. Тёплому семейному очагу 19-летний Сергей Есенин предпочёл «неуютную и холодную» комнату, где находился «большой черный стол, на котором одиноко стояла чернильница». А в марте — и вовсе уехал в Петроград, как выразилась Анна, «искать счастья». «В мае этого же года приехал в Москву, но уже другой. Был всё такой же любящий, внимательный, но не тот, что уехал». Ещё бы!

Из Москвы уезжал начинающий, почти никому не известный стихотворец. А вернулся поэт, чей талант был признан всей литературной элитой столицы. «Он немного побыл в Москве и уехал в деревню, - с горечью вспоминала Изряднова, - писал хорошие письма (к сожалению, они до нас не дошли). Осенью опять заехал: «Еду в Петроград». Звал с собой….» Но Анна с ним не поехала. Однако сам он поэт время от времени навещал жену и сына, привозил подарки, помогал деньгами.

«В январе 1916 года приехал с Клюевым, - рассказывала Анна Романовна на склоне лет. - Сшили они себе боярские костюмы — бархатные длинные кафтаны; у Сергея была шёлковая голубая рубаха и жёлтые сапоги на высоком каблуке, как он говорил: «Под пятой, пятой хоть яйцо кати». Читали они свои стихи в лазарете имени Елизаветы Фёдоровны, Марфо-Марьинской обители и в «Эстетике». На них смотрели, как на диковинку. Заходил к нам, принёс Юрию конфет и дал денег на новые валенки, и немного побыв, уехал…»

После отъезда из Москвы Есенин никогда уже не жил с Анной и сыном - большинство новых друзей даже не подозревали, что у него есть сын. Он не скрывал этого намеренно — просто не видел смысла об этом говорить. Родные Есенина знали и про Анну Изряднову, и про Юрия, и относились к ним хорошо. Сохранилась фотография, на которой молоденькая сестра Есенина, Александра, изображена с 9-летним Юрой. Бывал он и в Константиново…

А Анна всегда ждала Сергея и радовалась редким, неожиданным его визитам. Что-нибудь попросить, начать какие-то расспросы, упрекнуть — такое ей и в голову не приходило. «Всё связанное с Есениным было для неё свято, его поступков она не обсуждала и не осуждала. Долг окружающих по отношению к нему ей был совершенно ясен — оберегать», - писала позже Татьяна Есенина, дочь поэта. И сам он, казалось, берёг Анну и ограждал её и сына от всего того негатива, которым была полна его жизнь, и в этом смысле ей повезло гораздо больше, чем всем другим женщинам поэта. Как бы ни было осудительно отношение Есенина к Анне Изрядновой с точки зрения общепризнанной человеческой морали, он никогда не поднимал на неё руку и не бросал ей в лицо площадную брань, что порой придётся переживать другим женщинам.

В предпоследний раз они виделись в сентябре 1925 года, за три месяца до смерти Есенина. Поэт пришёл в квартиру Изрядновой какой-то встревоженный, нервный и на все её расспросы отвечал загадками. «Он пришёл с большим белым свёртком в 8 часов утра, - вспоминала Анна, - не здороваясь, и сразу с вопросом:

— У тебя есть печь?
— Печь, что ли, что хочешь?
— Нет, мне надо сжечь…

Я стала уговаривать его, чтобы не жёг ничего, жалеть будет после, потому что и раньше бывали такие случаи: придёт, порвёт свои карточки, рукописи, а потом ругает меня — зачем позволила. Но в этот раз никакие уговоры не действовали, волнуется, говорит: «Неужели даже ты не сделаешь для меня то, что я хочу?»
Повела его в кухню, затопила плиту. И вот он в своём сером костюме, в шляпе стоит около плиты с кочергой в руке и тщательно смотрит, как бы чего не осталось несожжённым. Когда все сжёг, успокоился, стал чай пить и мирно разговаривать. На мой вопрос, почему рано пришёл, говорит, что встал давно, уже много работал.

..Видела его незадолго до смерти. Сказал, что пришёл проститься. На мой вопрос: «Что? Почему?» — говорит: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру». Просил не баловать, беречь сына...»

Так случилось, что в 1924 году Юра Есенин, ещё будучи ребёнком, случайно на улице познакомился со своими единокровными сестрой и братом — детьми Сергея Есенина от Зинаиды Райх (тогда она уже была замужем за режиссёром Всеволодом Мейерхольдом). После этого познакомились и подружились и их матери. И в этом нет ничего удивительного, ведь они не были соперницами - и ту, и другую Есенин к тому времени уже бросил, и та, и другая продолжали его любить. Никто не мог понять их так, как они друг друга…

С тех пор Анна Романовна с Юрой стали нередкими и желанными гостями в доме Райх и Мейерхольда. Так что с детства мальчик попал в высокоинтеллектуальную среду. Как вспоминал его брат по отцу, Константин Есенин, Юра часто бывал на их даче в Балашихе: «Приезжал вместе с Анной Романовной. Запомнился мне голоколенным мальчишкой с тюбетейкой, полной земляники. Когда был постарше, уже затягивал беседы с моим дедом (Николаем Андреевичем Райхом) о политике.

Причём «яро реакционный» дед защищал Советскую власть от Юркиного скепсиса. Была у него такая черта — скептический взгляд на многое… На бытие гражданское… Немного на женский род... Матери моей не нравился скепсис Юры. Считала его влияние на меня "вредным"»

После смерти Есенина его первенца всячески привечала и Софья Толстая — последняя жена поэта. И во всех этих домах (разумеется, и в доме собственной матери) царил культ поэта Есенина. Неудивительно, что Юра обожал своего блудного отца и знал наизусть каждую строчку его стихов. Знал он, несомненно, и статью Бухарина, после которой Есенина почти перестали печатать. Всё это, наверное, вместе с другими фактами советской действительности не способствовало любви к властям и лично к товарищу Сталину…

Но это будет чуть позже, а пока Юрий хорошо учился и мечтал о военной карьере. Окончив школу, юноша поступил в Московский авиационный техникум. А когда в 1935 году состоялась защита диплома, а затем распределение, именно Военно-воздушная академия им. Жуковского стала местом работы молодого специалиста. Туда он был принят старшим техником-конструктором, и поначалу всё складывалось благополучно - Анна Романовна гордилась сыном, радовалась его успехам… Но пришло время отдавать долг Родине, и Юрий ушёл служить. Вот только закончить службу в армии он не успел - неожиданно всплыла история годичной давности, о которой он уже успел позабыть, но не позабыли другие…

Однажды, дело было в 1934 году, в компании «золотой» молодёжи, где был и Юрий Есенин, под влиянием вина заговорили о том, что хорошо было бы расправиться с нерадивыми государственными деятелями и бросить на Кремль боmбу. На следующий день, разумеется, этот разговор был благополучно забыт. А через год, когда Есенин служил в Хабаровске, его неожиданно вызвали в Москву. Когда юношу везли в столицу чуть ли не под конвоем, он думал, что, наверное, совершил какое-то воинское преступление — ничего другого и предположить не мог. Ведь он не знал тогда, что один из молодых людей, болтавших тогда о террористическом акте, через год был арестован по какому-то делу и на следствии почему-то решил рассказать и об этом эпизоде.

В итоге Юрия Есенина осудили и обвинили в участии в террористической группе, а приговор по этим статьям, как известно, всегда был один — «высшая мера наказания». К тому же, так получилось, что Юрий фактически признал свою вину: на следствии следователи решили схитрить и сказали, что если он подтвердит свою вину, то его, как сына известного поэта, не расстреляют, а только отправят в лагерь на небольшой срок. В лагере сыну Сергея Есенина жилось бы неплохо — даже уголовники знали цену великому русскому поэту, и Юрий это понимал. Поэтому и признался во всём, и расписался в том, что не только задумывал преступление, но и готовил его. Другими словами - сам себе подписал смертный приговор, который и был приведён в исполнение 13 августа 1937 года.

Анна Романовна так ничего и не узнала о судьбе сына. Родственникам приговорённых к высшей мере, как правило, сообщали: 10 лет без права переписки. Десяти лет она не прожила. Ждала, плакала, надеялась, что ещё увидит сына и каждую неделю со своей копеечной зарплаты покупала еду, вязала тёплые вещи и относила на Лубянку. Она умерла, так и не узнав, что любимого сына давно уже нет в живых. Её не стало в 1946 году, а через 10 лет Юрий был реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

Правда, его братья, сестра и другие родственники со стороны отца долгие годы не знали никаких подробностей о его деле - думали, что он был расстрелян в 1938 году по «делу конструктора Туполева». «Мы знали, что он служил в авиавойсках. Бригада Туполева, - рассказывал Константин Есенин. - Поговаривали, дабы секрет самолёта "ТУ" не вышел за пределы СССР, вся бригада Туполева... оказалась в Сибири, многие были расстреляны…» И только племянница Сергея Есенина, Татьяна Петровна Флор, разыскала архивные документы и свидетельства очевидцев, прояснив, наконец, как в действительности и, главное, за что первенец поэта Есенина оказался в числе осужденных к расстрелу.

"Возлюбленный, приди" - так может начинаться любовное письмо. Но жизненная ситуация Эммы Хаук, писавшей письма мужу, лишена какой-либо романтики.
7 февраля 1909 эта тридцатилетняя женщина, мать двух детей (2 и 4 года) в первый раз попадает в Гейдельбергскую психиатрическую клинику. Через месяц ее отпускают домой, где ее состояние быстро ухудшается. 15 мая ее отправляют в клинику во второй раз. Здесь она остается до 26 августа, когда ее признают неизлечимой и перенаправляют в больницу для неизлечимых больных в Вислох.
Почти 11 лет, остаток своей жизни, предстоит провести Эмме Хаук здесь, где в 1920 умирает.

Письма к мужу возникли во время ее второго пребывания в Гейдельбергской клинике, с мая по август 1909-ого года. История болезни Эммы сообщает, что пациентка постоянно спрашивала о муже и просила о том, чтобы ей дали ему написать. Очевидна попытка наладить связь с ее прежним миром, ее домом, но дальше тоски ничего не идет - она не спрашивает ни о пребывании ее писем - которые никогда не были отправлены - ни о встрече с мужем.

Но и сами письма не выглядят задуманными для переписки. Они состоят из единственного, постоянно повторяющегося словосочетания "Herzensschatzi komm" (дословно - "сердечко, вернись") или из сокращенного "komm, komm", "вернись, вернись". Вместо конкретного обращения - мольбы о помощи и чувство покинутости. Строки накладываются, наслаиваются друг на друга и занимают всю поверхность этих маленьких листочков, делая текст нечитаемым. Образуются столбцы из слов, которые передают бумаге графическую структуру, ритмическую вибрацию.
Ощущаются развитие, процесс их образования: надавливание на карандаш, написание первого "komm" - после которого уже не может быть никаких других слов, способных описать горе. Карандаш выводит по бумаге бесконечные "komm, komm, komm", и возникают конструкции, которые в конечном итоге отклоняются от первоначального намерения письма, обретают самостоятельность и теперь сами по себе - пока не кончится бумага.

Письмо Эммы Хаук (Emma Hauck) своему мужу из психиатрической больницы, 1909 год.
Повторяется одна фраза – "Возлюбленный, приди".

Из дневника Нины А – овой, вятской гимназистки, затем петроградской курсистки, затем поэтессы и скромной сотрудницы областной библиотеки

Среда, 10 марта 1910г

Лиза говорит, что «очень мило – знать и радоваться, а при сообщении делать удивленное лицо и сожалеть»… Я знаю, на что она намекает…
Когда она мне сказала, что тетя ей объявила, что не будет ее держать (на квартире), у меня было очень удивленное лицо. Удивилась я тому, что тетя ей так скоро об этом сказала…
Но, когда она (Лиза) это говорила, у нее было самое праздничное лицо, и мне стало обидно за тетю – ведь она ей ничего дурного не сделала!..
Но откуда Лиза знает, что я раньше ее знала об отказе? Сказать ей было совершенно некому… Одно только: мой дневник – там, на столе… Неужели?.. Скажу всё тете…

"Тайны русской души. Дневник гимназистки" Виктор Бердинских

На фото кадры из сериала "Тайны института благородных девиц"

Загадочная смерть Синди Джеймс

Синди Джеймс родилась 12 июня 1944 года, и была одной из шести детей в семье полковника ВВС и домохозяйки. После окончания средней школы девушка решила пойти в школу медсестёр.
Не прошло и полугода, как 19-летняя красотка влюбилась в 37-летнего преподавателя психологии, Роя Мейкписа. Мужчина, даже учитывая то, что он был женат, также влюбился в обворожительную блондинку, обладавшую модельной внешностью.
Из-за того, что Рой был женат, они несколько лет скрывали свои отношения, но уже к концу учёбы Синди переехала к своему будущему мужу, который к тому времени развёлся с супругой и жил один.
Несмотря на 20-летнюю разницу в возрасте они прекрасно ладили друг с другом. Окружающие считали их идеальной парой: они оба были очень добродушны, безумно любили медицину, и им нравилось помогать людям. Поэтому, в 1966 году, через 5 месяцев после того, как Синди окончила школу, пара решила узаконить свои отношения.
Вскоре после свадьбы Синди устроилась на работу в Центр для детей с поведенческими и эмоциональными проблемами. А её супруг в 1969 году стал деканом психиатрического факультета в Университете Британской Колумбии. Казалось, их жизнь была прекрасна.
Но, совершенно неожиданно для всех, весной 1981 года, после 12 лет брака, пара решила развесить. Общих детей у них не было, но стоит отметить, что они сохранили очень хорошие отношения даже после развода и в течение следующих 5 лет поводили много времени вместе. К примеру, ходили в театры, играли в бридж и даже ездили в совместный отпуск в 1982 и 1983 годах.
Но вернёмся в 1981 год. Однажды, поздним декабрьским вечером в доме, где теперь жила Синди, раздался телефонный звонок. Женщина подняла трубку, но из неё раздавался неясный шум, как от ненастроенного радио, и она повесила трубку. На следующий день звонок повторился.
Через какое-то время эти звонки начали происходить почти ежечасно. Если в начале ничего не было слышно, то через месяц-другой Синди смогла различить в трубке зловещий шёпот, напоминающий слова из какого-то фильма. Испугавшись, Синди сообщила об этом в полицию, но там от неё лишь отмахнулись.
Постепенно дело стало принимать неожиданный оборот. Однажды, ночью 1982 года, она услышала шаги на крыльце дома, а потом как кто-то разбил там лампочки. Потом преследователь перерезал телефонный провод, и женщина даже не смогла позвонить в полицию.
Однако, это было только самым началом кошмара. Синди начала получать письма с угрозами. В одну из ночей ей даже подбросили под дверь мёртвую кошку. "Это было ужасно. Я не раз находила у дверей Синди записки с угрозами. Кто-то вырезал из газет буквы и ужасные картинки… Он угрожал ей смертью. После того, как ей подбросили кошку, этот психопат ​​оставил записку: "Ты будешь следующей" - рассказывала лучшая подруга медсестры, Агнес. Синди была в ужасе. Она впала в депрессию и замкнулась в себе. Она не хотела говорить об этих случаях, хотя всё становилось только хуже.
Что до полицейских, то поначалу они пытались анализировать все эти сообщения. Прослушивали телефон, какое-то время наблюдали за домом и пытались найти отпечатки, но преступник не оставлял никаких следов. Позднее органы правопорядка, похоже, решили, что женщина всё это выдумывает, и поэтому практически перестали реагировать на её жалобы. Тем не менее, Синди продолжала обращаться в полицию, всякий раз говоря, что опасается за свою жизнь. Она рассказывала о разбитых окнах, поломанном заборе и мелких кражах с её участка. Один раз, по её словам, злоумышленник даже пробрался в дом, пока она спала, и разрезал одеяло. Когда она проснулась, он тут же выскочил в окно.
Частые контакты Синди с полицией привели к тому, что женщина сблизилась с офицером Пэтом Макбрайдомом, и, в середине 1982, года между ними вспыхнул роман. Поскольку записки, оставленные на пороге дома, становились все более зловещими, Пэт на некоторое время переехал к ней, чтобы защитить Синди в случае нападения и присматривать за домом.
В июне 1982 года полицейский рассказал своим коллегам, что в глухом переулке, между домами своей возлюбленной и её соседки, он как-то раз столкнулся с бывшим мужем Синди. Причём у Мейкписа при себе было два пистолета.
На вопрос Макбрайдома о том, что он здесь делает, Рой ответил, что "патрулировал территорию в целях безопасности своей жены". Это выглядело правдоподобно, так как Синди всё ещё продолжала с ним общаться и, конечно же, рассказывала о преследователе.
Бывшего супруга Синди неоднократно допрашивали в полиции, но он всегда отрицал свою причастность к странным преследованиям. Вскоре стало очевидно, что он действительно не мог напрямую преследовать женщину, так как большую часть времени проводил в университете или в командировках. Безусловно, существовала возможность того, что он мог кого-то нанять, но никаких доказательств этому так и не нашлось.
Кстати, примерно в 1983 году, Рой Мейкпис стал замечать за своей бывшей женой "ухудшение психического состояния" и регулярно рассказывал об этом общим друзьям. По его мнению, у Синди развилось диссоциативное расстройство, и ей нужно было срочно обратиться за лечением. Странно, но больше никто из знакомых женщины не считал, что у Синди имеются проблемы с психикой. Многим даже казалось, что её бывший муж умышленно портит репутацию медсестре.
Интересно, что в 1984 году он расскажет полиции о том, что когда они были наедине, Синди напала на него и расцарапала ему лицо. Он даже зафиксировал эти "побои" в больнице. После этого Рой демонстративно перестал общаться с бывшей супругой, говоря всем, что "боится этой сумасшедшей". Сама Синди долго не могла поверить в то, что преследователем может быть её бывший муж, но, секретничая с подругой, говорила, что не исключает ничего, так как у Роя "есть свои скелеты в шкафу".
Однажды вечером лучшая подруга Синди, Агнес, пришла к ней в гости, но на её стук никто не откликнулся. Она думала, что Синди принимает ванну, поэтому воспользовалась своим ключом (дубликаты были у Агнес и Пэта) и вошла в дом, чтобы убедиться всё ли в порядке. Странно, но Агнес не нашла свою подругу в доме. Тогда внимание женщины привлекла распахнутая дверь гаража. Синди обнаружилась внутри, она в полуобморочном состоянии стояла, прислонившись к стене, и стонала, а вокруг её шеи был обмотан нейлоновый чулок. Когда Агнес привела подругу в чувства, женщина рассказала, что хотела пойти в гараж, чтобы взять коробку с вещами, но кто-то подкрался к ней сзади и попытался задушить. Единственное, что она успела заметить, когда падала - это белые кроссовки. Вероятно, её жизнь спас неожиданный визит подруги (она пришла без предупреждения) - это спугнуло преступника. Но странно, что Агнес не услышала, как нападавший убегал, хотя тот мог скрыться, пока она осматривала дом. После этого жуткого происшествия Синди всерьёз заволновалась и наняла частного сыщика, Оззи Кабана, который был бывшим полицейским. Он помог женщине сменить фамилию (с Мейкпис на Джеймс), машину, а также дом. Тем временем, полиция продолжала своё неспешное расследование и даже несколько раз допросила Синди, но без какого-либо энтузиазма.
Примерно на этом этапе, многим полицейским эта история стала казаться очень подозрительной. Детективов не покидало ощущение, что Синди не договаривает всей правды. Если годом ранее она рвалась рассказать все детали и подробности, то сейчас отвечала уклончиво и утаивала факты. Хотя позже её мать расскажет, что в одной из записок преследователь велел ей "меньше общаться с полицией, иначе пострадают близкие", так что она могла всего лишь защищать свою семью. Увы, но новое место жительства женщины преследователь раскрыл уже через пару недель и продолжил отправлять Синди записки. Чтобы женщина чувствовала себя в безопасности, Оззи Кабана дал своей подопечной так называемую "тревожную кнопку", которая представляла из себя рацию, отправляющую сигнал на его приёмник.
Посреди ночи 30 января 1984 года детектив услышал странные звуки, исходящие из его приёмника. Оззи тут же бросился к дому женщины. Добравшись до него, сыщик нашёл Синди, лежащую на полу без сознания. На её шее был вновь затянут чёрный чулок, а в окровавленной руке лежала записка: "Теперь ты должна умереть, с...".
Женщину доставили в больницу. Анализы Синди показали, что в ее крови содержится большое количество наркотика, который, вероятно, ввёл преступник. Личность нападавшего, как и прежде, установить не удалось. Полиция даже не нашла следов проникновения в дом. Позже допросили её бывшего мужа, но он в момент нападения находился в другой стране.
Когда Синди выписали из больницы, полицейские сделали все возможное, чтобы обеспечить её безопасность. Рядом с домом женщины днём ​​и ночью дежурила полицейская машина. Всё это время было относительно тихо, если не считать периодических звонков с молчанием в трубке. Технологии слежения того времени не позволяли установить источник, но, судя по всему, звонки исходили из другого города. Но стоило полиции снять наблюдение с дома, как произошло ещё одно нападение. 11 декабря 1985 года Синди очнулась в канаве в 10 километрах от своего дома. На ней была домашняя одежда, мужской ботинок и рабочая перчатка. Женщина очень замёрзла, кроме того, всё её тело болело, ведь на нем имелось множество мелких ран и синяков. На шее был уже знакомый чёрный чулок, а на руке красная точка. И в этот раз Синди вообще ничего не помнила. После этого Агнес и её муж, Том, решили переехать к Синди, чтобы приглядывать за ней. Однажды ночью Тома разбудил шум и запах гари. Как оказалось, загорелся подвал. Первым делом Том потушил огонь, а потом, желая отдышаться от дыма, вышел на улицу. Там он увидел человека, стоящего прямо напротив дома Синди, в его руках был какой-то предмет, похожий на бутылку. Он окликнул его, но тот сразу убежал. Любопытно, что когда полиция осмотрела дом, она предположила, что поджог совершила именно Синди. Это было связано с тем, что на момент возгорания дом, по всей видимости, был заперт, а на окнах не было обнаружено ни одного отпечатка пальцев или других следов, которые могли свидетельствовать о том, что злоумышленник проник в дом. Полагая, что Синди склонна к суициду, её направили в психиатрическую больницу, где она провела 9 недель. Врачи долго исследовали её психическое здоровье, но не нашли у неё никаких отклонений.
Как только она вышла из больницы и вернулась домой, то обнаружила, что на автоответчике её телефона появилось новое сообщение. Хриплым голосом было сказано: "Синди, мёртвое мясо, скоро…" Через несколько дней, 26 октября 1988 года, произошло очередное нападение. Синди Джеймс была найдена в своей машине, припаркованной на подъездной дорожке её дома. Она была без сознания, из одежды на ней были только рубашка и повязанный на шее чёрный чулок. Интересно, что её руки и ноги были связаны, а рот заклеен клейкой лентой. Уже в больнице женщина рассказала, что на неё напали, когда она села в машину (злоумышленник прятался на заднем сидении).
К весне 1989 года Синди немного приободрилась и даже стала выглядеть счастливой. Ведь уже прошло полгода, как на неё никто не нападал, не звонил и не присылал записок. Она впервые за долгое время почувствовала себя в безопасности. Но, увы, это было затишьем перед бурей...
25 мая 1989 года, через 6 лет и 7 месяцев после первого звонка с угрозами, 45-летняя Синди вдруг исчезла. Поиски женщины начались утром следующего дня. Удалось установить, что в день исчезновения она получила зарплату, а затем пошла к парикмахеру, который сделал ей прекрасную причёску. После этого Синди заглянула в магазин, где купила продукты и подарок на день рождения сына подруги. С этого момента след женщины терялся. Позже её автомобиль был найден на одной из стоянок города (в 5 километрах от дома Синди). На заднем сидении лежал завернутый подарок и недавно купленные продукты, а на полу - кошелёк. Эксперты нашли на двери её машины следы крови, ставшие мрачным предзнаменованием.
Женщину обнаружили лишь через две недели, 8 июня 1989 года. Она лежала во дворе заброшенного дома. На её голове был мешок, а на шее был затянут уже знакомый чёрный чулок. Помимо этого, её ноги и руки были связаны (причём последние - за спиной), а всё тело покрывали синяки. Хотя все обстоятельства указывали на то, что Синди была жестоко убита, отчёт судмедэксперта гласил, что она умерла от передозировки наркотиками и седативными препаратами. На этом основании полиция предположила, что женщина покончила жизнь самоубийством, и даже не стала расследовать версию с убийством.
Что касается версий, то, в основном, их две - либо это самоубийство, либо убийство. В пользу первого говорит то, что она как медсестра имела доступ к наркотическим препаратам, хотя её ни разу не уличали в их краже. Самым необъяснимым было то, что за всё время преследований не было найдено никаких следов злоумышленника - это выглядело слишком странно.
Предметом наибольших споров среди людей, пытавшихся раскрыть убийство женщины, стали связанные руки Синди. Как показали эксперименты энтузиастов, связать себя сзади самому весьма сложно, но, всё-таки, возможно. Хотя для этого потребуются многие часы практики. Некоторые предполагают, что Синди могла страдать редким психическим расстройством, вроде "множественной личности". Обычно, подобный диагноз действительно очень сложно выявить, поэтому вариант, когда самоубийство совершила альтернативная личность, исключать нельзя.
Версия о том, что она всего лишь хотела привлечь к себе внимание, никогда всерьёз не рассматривалась, так как женщина не получила бы от этого никакой выгоды. А, следовательно, вряд ли могла делать это намеренно. Убийство же выглядело весьма правдоподобно. В первую очередь из-за того, что коллеги, друзья и родственники Синди никогда не замечали у неё желания расстаться с жизнью. Помимо этого, как показали обследования врачей, женщина была вполне здорова и не имела психических отклонений. Во-вторых, каким бы неуловимым преследователь ни был, однажды, он всё таки попался на глаза свидетелю - сразу после поджога в 1985-м. А может быть даже дважды, когда Пэт наткнулся на Роя, наблюдавшего за домом бывшей жены.
Кто мог быть убийцей? Самый вероятный подозреваемый - Рой Мейкпис, который первым начал пускать слухи о наличии у бывшей жены проблем с психикой, хотя таковых, как оказалось, не было. Но вся нестыковка заключается в том, что он не смог бы проделывать всё это лично, так как слишком часто ездил в командировки (выступал с лекциями). Он кого-то нанял? Возможно, но это довольно рискованно.

♠️