Что остаётся по итогу? Что я буду, ладно, не рассказывать детям, что я буду вспоминать, когда мне будет сорок, про своё двадцатилетее? А в шестьдесят?
Моя бабушка смотрит на свои юношеские фотки и говорит: красивая же была тогда, а постоянно собой недовольна, очень себя не любила. И вспоминает свои романы, переписки в письмах через океан, походы. Туфли и платья тоже вспоминает, и как любила краситься, пока глаза не стали реагировать на любую косметику. Мне кажется, мы с ней очень похожи.
Мама вспоминает в свои "ближе к пятидесяти" в основном детей. Она всё же слишком рано родила. Вспоминает фестивали, много работы, дети-дети-дети. Друзья, всё те же фестивали и выезды. У мамы было поскучнее, и мне не хотелось бы её молодость. Разве что друзей столько же, близких, которые действительно на расстоянии вытянутой руки.
Папа вспоминает свидания с мамой, как убежал из дома, как мама на пейджер ему скидывала ответы на контрольную работу, как работал на стройке, как ел сырые кабачки, как гуляли ночью и уезжали, куда глаза глядят. Ходит по Нижнему и рассказывает - крышу на этом доме сам делал! Вспоминает работу на выборах, и что было весело. Пьянки-гулянки - вот папина молодость. И совсем чуть-чуть меня.
Что будет у меня? Бесконечное бульварное кольцо, любимые бары и кофейни, интересные проекты по работе, потому что дело не в проектах, а в людях и местах. Ухажёры, конечно же. Множество замечательных людей, не всегда близких физически, но тех, кто умудряется быть совсем недалеко, и я ощущаю их присутствие. Ужасные и прекрасные коммуналки Питера. Первое похмелье. Москва, Арбат и тысячи историй. "Здесь было то самое антикафе". Квартира в Митино - моя молодость длиннее, чем у родителей и бабушек, потому что они начали позже, я начала в четырнадцать. Прогулки длиной во всю ночь в Москве чаще, чем в Питере, где это было бы логичней. Но и в Питере были - пицца в пять утра в рабочий день прямо у какого-то подъезда на Лиговском, что ли. Тусовки на моём балконе, классный День рождения в двадцать один, два месяца на карантине вчетвером в трёшке, но с двумя большими собаками и двумя кошками. И я тоже, как бабушка, буду жалеть, что вечно была чем-то недовольна. Я избавляюсь от этого сейчас, и дружба с телом даётся мне легче. Походы по врачам внезапно помогают в этом вопросе. Мне всего двадцать два, сколько же ещё двадцатилетних воспоминаний у меня будет? Безумное множество, подозреваю. Мне так хочется запомнить всё-всё самое важное. Самое прекрасное, самое то, что заставляло меня жить. Крошечные ускользающие мгновения. Я так люблю свою дорогу до метро, кто бы знал, потому что там симпатично и уютно. Я хочу в шестьдесят помнить, как я по ней ходила. Хочу помнить ярко-красный шотландский шарф, радость от нового пальто и каких-то других до безумия простых вещей, и посмеиваться над всем этим с высоты почтенных лет, потому что всё это шелуха и неважно, но это делало меня счастливой.
Хочу помнить очень точно, как обнимала людей. Как целовала в макушку, прижимала к себе, целовала в лоб, в шею. Не в губы, потому что в губы - это страсть. Нежно, родственно - в лоб, в висок, в угол челюсти. В ключицы и плечи. Хочу помнить все дурашества, все щекотушки, подколки и "и вот эту женщину я пустил себе в постель". Хочу помнить долгие объятья с друзьями после долгой разлуки. Слёзы радости на Московском вокзале в Питере и "ну я же говорила тебе: не реви". Мои любимые духи, подаренные так неожиданно. Танец, когда мы оба друг другу наврали, что абсолютно точно дружим, а потом провстречались полгода. Я больше не слушаю ту песню. Коробку сладкого из Москвы для ужасно голодной девочки в Питер. Слёзы - снова радости - на свадьбе друзей.
Мне столько всего есть запомнить. Лишь бы не растерять.